Любовь Гайдученко - Поле чудес в стране дураков

Впрочем, жизнь и у всех прочих на 90 процентов состояла из такой вот бессмыслицы, но она не хотела походить на людей, у которых между рождением и смертью кроме прочерка ничего не было. Но героем она тоже себя не чувствовала, Данко, который вырвал сердце, чтобы осветить дорогу людям, из неё не получился – она прекрасно понимала, что это дорога в никуда…

Всю жизнь она держала себя «в черном теле», впрочем, это не требовало особых усилий. По молодости жизнь хлестала через край, прислушиваться к тому, чего хотят природные инстинкты в её организме, ей было некогда. А вот очутившись наедине с собой тело вдруг начало шалить. Основной инстинкт, так долго спавший в ней, вдруг проснулся и требовал его удовлетворить. Но не ту напал – она умела держать себя в узде.

Сумасшедшие мечты о молодом мужчине, который жил в этом посёлке и очень ей нравился, пришлось задавить на корню. Она понимала, что если она вякнет каким-то образом ему о том, что безумно его жаждет, он просто скажет: «Бабуля, вы чокнулись». Вот и вся «любовь». Хотя по телевидению очень часто показывали примеры таких ненормальных отношений между старушками и молодыми людьми, было совершенно ясно, что деревенские мужички всё ещё не подверглись разрушению устоев нормальной жизни. Впрочем, например, всё это было в порядке вещей в Египте, где любой молодой араб без слов согласился бы быть её любовником, только помани его пальчиком. Но арабы ей были в этом смысле неприятны, она не любила экзотику в таких основополагающих жизненных ситуациях, как секс.

Здесь, в посёлке, к ней тоже приставали молодые люди, в основном, по интернету. Один очень долго напрашивался прийти к ней в гости якобы для того, чтобы «помочь по хозяйству», но она спокойно и категорически ему отказала, и он отстал. Ну а мерзкого похотливого старикашку, который долго склонял её на сожительство, она пнула так сильно, что он её возненавидел и при встрече что-то долго шипел ей вслед.

Но ей нужен был только он, Олежек… Небольшого роста, он походил на молодого Бонапарта. Любил поговорить (им приходилось встречаться в его кабинете – исключительно по делу, и естественно, она и виду не подавала, как сильно он ей нравится), болтал он просто без умолку, но его болтовня была ей приятна, и было даже немножко смешно, когда он высказывался, хотя видно было, что он совсем не прожженный пройдоха, которые обычно попадают на такие «хлебные» места, а обыкновенный деревенский мужичок, в чем-то даже немного наивный…Однажды он кому-то звонил, чтобы помочь ей с дровами, и сказал такую фразу: «Вот тут у меня сидит женщина лет шестидесяти…» А ей-то уже было намного больше! Но её порадовала такая ошибка в оценке её возраста, потому что она люто ненавидела, когда её малокультурные граждане называли «бабулей», ведь объективно она ею не была, потому что, как пионерка, была способна на любые «подвиги».

Но всё это было совершенно безнадёжным мероприятием, и ей пришлось наступить на горло своей песне, потому что она никогда бы не получила желаемого. А она всё-таки, несмотря на любовь к несбыточным мечтам, была пейсатель-реалист.

Да, чукча был не читатель, чукча был пейсатель… Читать она перестала давным-давно. Зато написала двадцать (!!!) книг. Их почти никто не читал. Неинтересна была она широкой публике, ведь массы зачитываются любит Гарри Поттером. Или, на худой конец, читают Донцову и подобных ей. Это верх того, что могут переварить их хилые мозги.

И всё время он слышала упрёки: «Вы пишете только про себя!» Милые мои, а кого ж человек лучше всех знает, как не себя? Она вполне отдавала себе отчёт, что в этом был элемент какого-то духовного онанизма. (Это она почитывала «Психологическую газету», которая приходила к ней на имейл – дочка у неё по специальности была психотерапевтом, так надо же было знать, что это такое и с чем эту психотерапию едят. Так вот она как-то прочитала весьма оригинальную статью какого-то маститого профессора, где он сравнивал работу психотерапевта по скайпу и вживую как мастурбацию и реальный секс. И ещё поправила его в комменте – он назвал её любимого философа Мераба Мамардашвили Зурабом. И это явно была не случайная опечатка, ведь если бы он его много читал и хорошо знал, то не ошибся бы! Правда, Мамардашвили – очень сложный товарисч, не каждому по зубам).

Ей уже давно пора было писать мемуары, потому что за спиной была хуча туева лет. И надо было успеть написать, потому что скоро будет уже поздно – не останется сил, ни моральных, ни физических. Правда, старухой она себя совсем не чувствовала. До такой степени не чувствовала, что иногда по ночам ей очень хотелось присутствия рядом молодого мужичка. Но не абы какого, а вполне определённого…

В мемуарах обычно перво-наперво упоминают детство. Ну, детство было как детство, ничего особенного. И практически до совершеннолетия жизнь её была ничем не примечательная. Зато потом! Ой, потом началось такое… А всё потому, что бабушка твердила ей чуть не каждый день, что она необыкновенная, ребёнок с разными талантами и дарованиями, и поэтому должна и обязана учиться лучше всех и потом стать этим самым профессором или даже академиком.

Сейчас смешно вспоминать такое, а бабушка говорила это на полном серьёзе. Вот так и портят детей. Потом у них на всю жизнь в душе застревает мысль, что они – гении, с которыми несправедливо обошлись. И чем же ещё заниматься по ночам, как не писать? Ведь мужичка-то под боком не было! И с некоторых пор началась старческая бессонница. Но это было ещё только начало. Было страшно даже заглядывать в ближайшее будущее…

И всё чаще стали сниться странные сны. В них – очень много людей, буквально тысячи, а может даже миллионы, и она напрасно искала там своих умерших близких. Она так понимала – это ей показывали тот свет. Готовили, так сказать…

И вообще, это занятие – когда пытаешься что-то сформулировать про свою жизнь – это и есть психотерапия. Потому что она никогда бы не пошла к какому-то чужому человеку, да ещё за деньги (которых, кстати, у неё не было вообще), рассказывать про свои проблемы. Вот такая она была стеснительная, как оказалось. Впрочем, и когда писала, она не больно-то собиралась откровенничать, хотя вполне могла написать про себя чёрт знает что – всё равно ведь никто читать не будет. Но она считала, что вполне достаточно только надводной части айсберга.

Когда она видела, как изощряются другие в своём неприкрытом духовном эксгибиционизме и желании выпендриться, ей становилось противно. Одна деревенская сплетница обозвала её писанину «пасквилем» (слово-то какое знала, надо же!). Она обиделась и прекратила с ней всякое общение. И многие другие, кто её читал, считали, что она пишет одну чернуху, то есть несправедливо очерняет действительность.