Денис Игумнов - Долгий путь в никуда

Елисей заметил его первым. Парнишка шарился у окон первого этажа дома с явным намереньем что-нибудь скоммуниздить. Во всяком случае, нам хотелось так думать. Повод! Хотел он совершить кражу торчавших из некоторых форточек сеток с продуктами (так их охлаждали, не прибегая к услугам холодильника) или просто подглядывал – не важно. Мы ведь не милиционеры и сами не без греха, а вот допечь чужака – отличный повод, чтобы обвинить в краже.

– Смотри – крыса, – спокойно – его возбуждение выдавали одни не в меру расширившиеся зрачки ночной птицы – заметил Елисей, указав лёгким кивком на малолетнего диверсанта.

– Ату его! – взвился Дима. И мы побежали.

Сигнал подан; жертва ничего не успела понять, как очутилась в силках. Кажется, я этого хорька в длинной коричневой куртке видел раньше, в школе. Мелкий шкет – года на два младше.

– Ты чё здесь делаешь? – схватил за шкирку хорька Елисей.

Остальные обступили шкета со всех сторон. Я стоял слева и мог отчётливо наблюдать дрожащие ноги и прозрачную капельку неизвестно чего висящего на носу жертвы.

– Воруешь? – это Башковитый ляпнул, дёрнул хорька за волосы и выдохнул в лицо облачко дыма.

– Не, я просто…

– Что «просто»? На пидора ответишь? – Елик и остальные подхватили его и потолкали подальше от дома, чтобы на наши разборки кто-нибудь из жильцов не обратил внимания. – Ну, говори, или говно во рту мешает.

– Гулял. – Парнишка был совсем подавлен, голову опустил, но не плакал.

Его прижали к забору детского сада. Дима несильно ударил воришку в плечо и продолжил напирать:

– Шиздишь, друг. Я сам видел, как ты в окна заглядывал. Это мой дом и недавно в одну квартиру в моём подъезде обнесли. – Дима врал нагло и уверенно. Брал на понт. – Так что ты попал.

– Я ничего не воровал… Нет.

После этих слов в ход пошли шлепки по щекам, пендали и прочие нехитрые инструменты подавления воли пленного. Его не били, над ним издевались. Я не участвовал, стоял сторонним наблюдателем. Вскоре смотреть на страдания хорька мне надоело, пришлось вмешаться. Протиснувшись к нему, схватил его за куртку и, как следует тряханув, сказал:

– Ты где живёшь?

Он ответил, что на улице Черепановской, за стадионом. Соседний район.

– Сюда больше не приходи. Если случится кража, я тебя в школе найду. Понял?

– Да.

– Давай, сука, вали!

Для разгона я отвесил ему толкающий пендель и освобождённый хорёк с облегчением покатился прочь.

Мы заулюлюкали, он побежал. Башковитый и Дима хотели его догнать и навешать ещё, – бегущий от тебя всегда будит в тебе инстинкт волка, – но я их удержал:

– Бросьте. Пошли лучше к кинотеатру или в парк.

Выбрали кино. Денег ни у кого не было, надеялись на бутылки и удачу. Кино прицепилось ко мне сладкой слабостью. Если раньше там, где я жил – за городом, в посёлке был всего один зачуханный кинотеатр, в котором я появлялся крайне редко, предпочитая живое общение с друзьями душному, тёмному храму визуального искусства, то в Москве я стал фанатом кино. Когда в столице разрешили видеосалоны, меня накрыло волной лихорадки – погони за новыми шедеврами (ощущениями) из-за океана (конечно, не такими уж и новыми они были: к нам их хиты попадали со значительным опозданием). И среди этого западного коварного разнообразия фильмов мне больше всего нравились ужасы. Но стоил сеанс видеосалона дорого – целый рубль, а сходить в обычное кино для нас – 10–20 копеек.

Бутылок пустых в это позднеосеннее время года стало меньше, алкаши переместились из подворотен, парков и лавочек в уютное тепло алкопритонов.

Не теряя надежды, мы бодрым шагом спешащих на смену рабочих пошли к кинотеатру "Юность" – ещё один монумент сталинской эпохи. Большой, просторный, украшенный лепниной и статуями героев труда с лицами устремлённого в будущее комсомола, но неуклюжий кинотеатр страдал недостатком окон и старческой дряхлостью: штукатурка с его боков обваливалась после каждой зимы, несмотря на косметические усилия ленивых ремонтников. Коричнево-бежевая оболочка стен скрывала начинку из трёх залов – красного, синего и малого зелёного. Мои внутренности и желудок, как второй мозг, работающий на эмоциях, а не на фактах, изнывали от томного предвкушения праздника. Но ему пришлось повременить: как только мы вывернули из-за угла на нашу улицу, то столкнулись нос к носу с компашкой пацанов младше нас по возрасту. Чужих! Прям сегодня день сбора урожая какой-то.

Я их знал, естественно, тоже по школе. Учились они на класс ниже и считались хулиганами, мелкими подонками и жестокими говнюками. Мне же о них довелось узнать три недели назад, когда они вот так же, как сегодня, забрели в наши владения. Тогда я гулял один: выгуливал свою собачку Зину. Мама купила в позапрошлом году маленькую собачку, похожую на левретку, но беспородную сердитую трусиху, которую я и моя мама очень любили. Я вышел из подъезда (собачка на поводке), и, сделав несколько шагов, очутился на лужайке: тут-то они ко мне и подкатили. Та же компания, что и сегодня – рыжий (по фамилии Крещёный: мне он почему-то напоминал опарыша, весь такой рябой, непромытый, неряшливый); блондин, почти альбинос, вечно улыбающийся придурок; крепко сбитый, кудрявый (имени его я не знал, назвал про себя – Плотный); и самый мелкий с вздёрнутым носом. Меня окружили, чего-то кричали, кружились, в общем, веселились. Не испугали, а разозлили. Ближе всех стоял альбинос, его-то я и прихватил.

– Вы охерели, гомики! По е*алу настучать?

Они в смех. До сих пор не пойму, что их так развеселило. Я держу альбиноса за шкирман (поводок натягивается на запястье, Зинуся суетиться под ногами – неудобно, блин), он – меня, и его дружки встали вокруг. Это была наглость: они младше, не на своей территории, а значит, прямо-таки напрашивались на шиздюли.

– В рожу захотелось получить? Втащить тебе, а? – продолжал выспрашивать, давить словами я

– Ну? – сказал он мне, так с вызовом бросил своё ехидное «ну». Ах ты, я сразу успокаиваюсь и с таким ледяным спокойствием говорю:

– Дай-ка я сейчас собачку домой отведу и продолжим.

Альбинос, почуяв, как он думал, свою силу через мою слабость (а привязанность к маленькому, беззащитному четвероногому существу-другу для них слабость), отрицательно помотал стриженной головой и перестал улыбаться. В моём мозгу лопнула красная мина и я, не думая, сорвался в махач. Поводок я отпустил, и руки мои стали крыльями мельницы. Альбиносу я точно разок засветил, остальным не знаю. Удивительно, но вот моя ярость снова у них вызвала приступ клоунского веселья. Разбежаться-то они разбежались и закружились по кругу, но их Плотный заорал:

– Держи шавку, лови её!

Такая шуточка, понятая его идиотами дружками буквально. Они хотели схватить Зинуську и утащить от меня. Бог их знает, что бы они сделали, если бы им удалось мою собачку поймать. Вполне могли с ней сыграть в живодёрню. Вот тут я струхнул не на шутку. Раскинув руки, загородил мою собачку, ударил ботинком по руке, потянувшейся к лежащему на земле поводку, схватил Зинуську под мышку и заставил придурков убраться. Хохотать они так и не перестали, и мне пришлось ещё несколько секунд наслаждаться их кладбищенско-шапитошным карканьем и моим заячьим сердцебиением.