Денис Игумнов - Долгий путь в никуда

Бычки сидели, понурив головы. Все кроме Чижова. Он послушал, послушал да и ляпнул:

– Он сам виноват. Обещал встретить и по голове кирпичом угостить.

– Что? – возмутилась Мира.

Стасик не выдержал, вскочил с места и таким напряжённым голосом заторопился словами:

– Я им только сказал, что встречу их поодиночке и дам отпор. Возьму кирпич и…

Стас скроил такую потешную, возмущённую рожицу, что класс, не выдержав, грохнул в пароксизме общего бесовского веселья.

– Тихо! – Мира постучала сухим кулаком по столу. – Ну, Стас, это же не метод.

– Да? А когда они все на одного. Это как?

– Да не трогали мы тебя! – проснулся Вова. – Так, поиграли, потолкались и всё. А ты и разнылся, побежал мамочке жаловаться.

– Хмелёв, помолчи, – приказала Мира. – Так, запомните, если ещё кто-то из вас его тронет, я поставлю вопрос об исключении вас всех из школы. Устроили тут безобразие. Вы меня поняли?

Бычата вяло замахали головами – чугунными кастрюлями. Рогов им не хватало, вот что.

– Не слышу? Чижов! Отвечай – ты понял?

Лёня покраснел, поднял одну бровь и сквозь зубы процедил:

– Понял.

– А ты, Хмелёв? Ты и так на второй год остался, можешь и в ПТУ очутиться. Понял?

– Да, – сказал Вовочка, демонстративно отвернувшись и рассматривая стенку.

– Хорошо. Теперь перейдём ко второму вопросу. Среди нас есть человек, который посмел поднять руку на девочку, – зловещим голосом, нагнетающим напряжение, начала Мира. “Тоже мне новость – подумал я, – да такого добра хоть лопатой сгребай, каждый день”. – Кашин, встань. – Послышалось? Нет. Мира осуждающе, как судья, смотрит прямо на меня. Неожиданный поворот. Я, потрясённый, встаю, как бы всем видом говоря, что здесь какая-то ошибка, а она продолжает. – Ты вчера ударил Марину Якушкину в живот. Так?

Ах вот она о чём.

– Я её не бил.

– Как же не бил, когда ты девочку ногой, да ещё в живот ударил. Это другие девочки видели, так что не ври.

Ну вот как объяснить этой дуре, как всё было на самом деле.

– Меня на неё толкнули.

– И ты её ударил в живот? Так?

– Я ногу выставил просто, чтобы с ней не столкнуться.

– В смысле?

– Меня заставили. – Я почувствовал, что невольно краснею.

Класс загудел. Быки ухмылялись, знали, твари, что я их не выдам.

– Ты что – предмет какой-то? А если бы тебе сказали из окна выпрыгнуть, ты бы пошёл прыгать.

– Нет.

– Я твоих родителей вызываю, будем с ними разбираться. И родители Марины тоже желают с тобой переговорить.

Ещё чего не хватало. Родителей! Значит – маму. Будет скандал. Меня всего исколошматили, предали, вывалили в грязи и мне же ещё больше всех и достанется. Справедливо? Да пошло оно всё в шизду!

– Ты чего молчишь? – я напрямую обратился к Якушкиной. – Ты же видела, как дело было.

Якушкина молчала. Никогда раньше она, когда над ней смеялись, не жаловалась, а тут несчастный случай и она на меня такую бочку покатила.

– Кашин! Ты заканчивай тут бедную девочку запугивать. Я тебе этого не позволю.

– Муж с женой не поладили, – прыснул в кулак Никита Володин. За ним смешочки-смехуёчки прокатились по всему классу.

– Можешь объяснить своё поведение?

– Я уже всё объяснил.

– А ты знаешь, что, если с ней что-то случилось, твои родители бы всю жизнь ей платили? Это настолько мерзко, что я даже не знаю. И тебе даже в голову не пришло извиниться.

Еще чего – было бы за что извиняться. Закончилось тем, что родителей моих всё же вызвали и в дневник занесли грозное замечание. Всё обошлось, мама никуда не пошла и вся история, вскоре утратив актуальность, забылась, заваленная хламом других повседневных происшествий.

Федя Викторов имел свою тусовку, в которую входил Борис Кирилов, по прозвищу Культяпкин, получивший её за свою костлявую неуклюжесть; Лёха Пончик – ушастый, блондинчик, весёлый и неумный; Никиша Гришко (враждовавший с Пончиком), полноватый такой, с заострённым, вздёрнутым носом летучей мыши (у него был старший брат, учившейся на два класса старше), и Стасик, тот который пожаловался и тот которого бычки презрительно оставили в покое. Иногда, после школы, к их компании присоединялся и я. Занимались мы с ними всякой фигнёй – типа игры в снежки, пересказами виденных нами видеофильмов и рассказами страшных историй, в которых приоритет принадлежал мне. Ещё они все покуривали, что тоже их сближало, а меня поначалу держало на расстоянии.

Вокруг школы стояли такие огромные каменные вазы, в которых каждую весну высаживали цветы – тюльпаны и табак, которые там не росли по причине использования ваз под нужды больших пепельниц. Вандалы. Что с нас – диких школьников, взять?

Дело было в декабре, перед самыми новогодними каникулами. Уроки кончились и я, выйдя на улицу, заметил компанию Феди, облюбовавшую одну из ваз. Они стояли группкой и дымили, передавая друг другу одну сигарету на всех. Я к ним подошёл не для того, чтобы покурить, а для того, чтобы пообщаться. В школе я с ними общался мало, своих забот с бычатами хватало.

– Оставив мотоцикл на стоянке, он зашёл в магазин самообслуживания, типа нашего универсама, – рассказывал Никиша сюжет вчера просмотренного-подсмотренного им видеофильма, – из-под плаща достал помповое ружьё и давай палить по покупателям. Стреляет и орёт: "Я герой нового мира! Смерть свиньям!".

– Ничего он «смерть свиньям» не орал, – вставил Стасик.

Никиша, которого иногда называли Гриня, беззлобно скосив на Стасика глаз, продолжил:

– Все легли, а этот хрен ещё и бомбу достал с динамитными шашками.

Я про этот фильм слышал много, но посмотреть пока не довелось. Назывался он "Кобра", со Сталлоне в главной роли. Тогда в нашей среде два самые популярные героя уважение вызывали – Арнольд и Сильвестр и их, на тот момент, главные персонажи – Терминатор и этот самый Кобра. Гриня рассказывал не то чтобы нудно, но получалось у него не так забористо, как у нашего трудовика Степана Викторовича, который на каждом уроке, пока мы потели над шлифовкой деталей с военного завода, травил новую байку про посмотренный им на выходных американский боевик. Трудовик имел видак и этим всё сказано. Стоил такой предмет роскоши тогда половину нового автомобиля. Не жадный и болтливый счастливчик трудовик здорово скрашивал мне часы ненавистного мне предмета – "Труд". Позже, когда "Труд" заменили на учебно-производственную практику на комбинате (да ещё утром!), где предполагалось обучать школьников общественно полезному ручному труду, делая одно целое нас со станками, я забил. Мастера, хмурые дяденьки с мозолистыми руками и серыми щеками, никакими историями нас не развлекали, – не до того было, – следили, чтобы не особо отягощённые интеллектом граждане подросткового возраста своей квадратной башкой фрезу не боднули. А такие случаи случались. Но это было потом, через год, а пока я ходил на "Труд" и, вместо выпиливания из оргстекла брелоков, слушал смешливого, пухлого Стёпу.