Марина Стекольникова - Коммунальная на Социалистической

В настоящий момент Шурики как раз гостили у детей, поэтому третья комната в Коммунальной квартире пустовала.

* * *

Зато в четвёртой комнате заливисто храпели трое – отец, мать и дочь Пичужкины. Вернее храпели только двое старших, а третья, младшая, слегка посапывала. Сон их был глубок и крепок. Их не волновали ни ящики, ни будильники. Родители по многолетней привычке дружно просыпались в шесть часов утра под звуки гимна из радиоприёмника, а дочери разрешалось поспать ещё пятнадцать минут, которых хватало на то, чтобы взрослые представители семейства оделись и умылись.

Лев Эдуардович Пичужкин, в прошлом кадровый офицер, начинавший свою карьеру в одном из гарнизонов далёкого Казахстана, закончил её в одном из ленинградских военных представительств. Став военным пенсионером в сорок два года, он не растерялся и вступил в новую жизнь бухгалтером небольшого стола заказов, что очень помогало его семье регулярно наполнять холодильник деликатесами. В полном соответствии с именем Лев Эдуардович имел сильный взрывной характер, но в то же время был незлобив и отходчив. О его внешних данных позаботилась фамилия. Небольшого роста, несколько субтильного телосложения, но физически крепкий, он относился к той категории мужчин, кого называют «сушёный Геракл». Лысеющий блондин, Пичужкин совершал ошибку всех, кто рано расстаётся с волосами – зачёсывал прядки на лысину, стараясь скрыть свой «ужасный недостаток». Это вызывало снисходительные улыбки окружающих. Лев всё понимал, страдал, но поделать с собой ничего не мог. В глазах друзей и сослуживцев отсутствие у Лёвы густой шевелюры и наличие не особенно выразительного лица с успехом компенсировались неординарными умственными способностями и широтой души. Новоявленный бухгалтер до самозабвения любил три вещи: жену, дочь и кулинарию. Драгоценную Раечку он готов был носить на руках, девятилетнюю Сильвочку всячески баловал, а за разделочной доской забывал обо всём на свете. Почему он не стал поваром – одному богу известно. На коммунальной кухне он создавал кулинарные шедевры, от запаха которых у всех соседей с удвоенной силой начинал вырабатываться желудочный сок. Нежадный, хлебосольный Лев Эдуардович, если уж готовил, то «на Маланину свадьбу». Съесть все блюда втроём было просто невозможно. Поэтому при появлении первых же лёгких ароматов, разносившихся по квартире, все, кто в этот момент находился дома, как коты к валерьянке, стекались в кухню в ожидании пиршества. И каждый получал от повара-кудесника лакомый кусочек. Однако творил этот виртуоз нечасто, только по вдохновению, обязательно что-нибудь особенное по собственному рецепту. Ежедневную рутинную работу выполняла всё-таки его жена с более приземлёнными представлениями о вкусе и пользе завтраков-обедов-ужинов.

В отличие от мужа Раиса Лаврентьевна была статной, высокой, с копной густых чёрных волос, грозной на вид, но совершенно беззащитной перед своим Лёвушкой, властной рукой направлявшим их семейную лодку к счастливым берегам. Володя и Лара наградили её прозвищем «гренадёрша», что было образно, но далеко от истины. Любившим поумничать деткам просто казалось, что гораздо удобнее использовать это слово, чем ломать язык о трудно произносимое имя-отчество, над которым порой подшучивал даже сам Лев Эдуардович. «Раечка, – говорил он, ласково глядя на жену снизу вверх, – Раиса Лаврентьевна – это не имя. Это скороговорка. Как «корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали», – он буквально смаковал каждую букву, – Надо предложить, чтобы в детских садах на нём дикцию тренировали».

Раиса была одновременно советской офицерской женой и немного чеховской душечкой. Она стойко переживала «чемоданную жизнь», умела ловко организовать достойные бытовые условия на пустом месте, сопереживала мужу и поддерживала его во всех начинаниях. Пичужкины появились в квартире намного позже других соседей, но благодаря Раисе, быстро освоились в новом окружении. Когда-то она, как и Нинель Виленовна, была воспитателем в детском саду, но постоянные перемещения из конца в конец Советского Союза и появление собственной дочери в итоге превратили её в домохозяйку. Она не страдала, а честно старалась «обеспечивать тыл» ненаглядному Лёвушке и счастливое детство обожаемой Сильвушке. Имя своё девочка получила как знак непреходящей любви Раисы к музыке Имре Кальмана. Лев Эдуардович, серьёзно относившийся к жизненно важным решениям, не поленился поинтересоваться историей имени Сильва, удовлетворился его значением «лесная» и дал своё согласие.

Сильва росла смышлёным ребёнком, рано начала самостоятельно читать, проявляла не только свойственное большинству детей любопытство, но и вполне осознанную любознательность. Больше всего её интересовали «всякие опыты», фокусы и научная фантастика. Порой своими знаниями и рассудительностью она превосходила «квартирных приятелей», которые были старше неё на четыре года. Володе с Ларой и в голову не приходило чураться «этой малявки». Она благодушно откликалась на прозвище и на равных участвовала во всех затеях и проделках соседской парочки.

Заливистый храп заглушал в комнате любые звуки, однако, за её пределы не проникал, благодаря отличной звукоизоляции столетних стен.

* * *

Пока обитатели коммунальной Квартиры кто спал, кто слушал тишину, в общей комнатке при кухне, где хранилось всё, что угодно от цинковых корыт до велосипедов, раздавалось тихое постукивание и шуршание, как будто за обоями кто-то пересыпал горох.

* * *

В это утро в размеренной жизни Квартиры произошёл сбой. Незначительные странности были замечены не всеми и не сразу. Началось с того, что в комнате Пичужкиных не заработало радио. Лев Эдуардович в шесть часов по привычке открыл глаза, но, не услышав энергичных звуков гимна, решил, что ещё рано, повернулся на другой бок и снова захрапел. В это же время, за час до будильника и полтора часа до «Пионерской зорьки» отчего-то проснулись близнецы Митины. А грезившая наяву в своей постели Елизавета Марковна скорее почувствовала, чем услышала крадущиеся шаги в коридоре. Она удивилась, кто бы это мог быть в такую рань. Даже Пичужкины ещё не поднялись и не собрались, скрипя половицами, у единственного в квартире крана с холодной водой.

Кран был в прямом смысле единственным. Других источников воды никогда не существовало. Для вечерних омовений её кипятили в чайниках и кастрюлях и разносили по комнатам вместе с тазиками и ковшиками. Когда-то Шурики предлагали поставить хотя бы водогрей, но денег на него так и не собрали, поэтому вместо полезного прибора над раковиной висел график дежурств, а раз в месяц появлялась таблица коммунальных платежей. За достоверность информации отвечала Елизавета Марковна как ответственный квартиросъёмщик. Обратив внимание на звуки, донёсшиеся из коридора, она по какой-то, даже ей неведомой ассоциации, вспомнила о том, что пора вывешивать показания электросчётчика. Возможно, на мысли об электричестве её навела догадка: тот, кто крался по квартире, делал это в темноте. Она приподнялась было посмотреть, кто это бродит в неурочное время, но так и не встала. «Какая мне разница. Пусть. Может, человеку в туалет приспичило», – подумала она.