Галина Ергазина-Галеррос - Свет сокровенных надежды и веры. Очерки, рассказы, поэзия

15 декабря Мария обратилась с прошением к императору о позволении выехать в Сибирь. Судя по её « Запискам », отношения между ней и С. Волконскими были сложными: родственники мужа были обижены на то, что она не отвечала на их письма, а Мария не хотела признаться, что их перехватывал брат: « Мне говорили колкости, но ни слова о деньгах» . Мария Николаевна заложила свои драгоценности и оплатила часть долгов мужа.

21 декабря она получила разрешение. Николай Николаевич уезжал из Петербурга в своё имение Милятино. Расставание было тяжёлым: «Я показала ему письмо Его Величества [ответ на прошение]; тогда мой бедный отец, не владея более собой, поднял кулаки над моей головой и вскричал: „ Я тебя прокляну, если ты через год не вернёшься“. Я ничего не ответила, бросилась на кушетку и спрятала голову в подушку».

Когда П. М. Волконский у которого Мария в тот день обедала, спросил, уверена ли она, что вернётся из Сибири, она ответила: « Я и не желаю возвращаться, разве лишь с Сергеем, но, Бога ради, не говорите этого моему отцу ». Последний день в Петербурге Мария провела с сыном в доме своей свекрови.

Всего в Москве Мария провела два дня. Здесь она получила письмо отца, 17 декабря из Милятина он напутствовал дочь: «Пишу к тебе, милой друг мой, Машинька, на удачу, в Москву. Снег идёт, путь тебе добрый, благополучный. Молю Бога за тебя, жертву невинную, да укрепит твою душу, да утешит твоё сердце!»

Родственники декабристов передали ей такое количество посылок, что пришлось взять вторую кибитку. В сопровождении слуги и горничной, которая « оказалась очень ненадёжной», Волконская поехала в Казань, не делая остановок. В Казани она была вечером 31 декабря1826 года. Чиновник военного губернатора советовал ей возвратиться назад, так как княгиня Трубецкая, опередившая Марию, была задержана в Иркутске, а её вещи были обысканы. Волконская возразила, что у неё есть разрешение императора, и продолжила путь, несмотря на начинающуюся метель, в новогоднюю ночь. Через пятнадцать дней ей встретился обоз из Нерчинска. Мария узнала от одного из солдат, конвоировавших его, что ссыльные декабристы находятся в Благодатском руднике.

В ночь на 21 января М. Волконская приехала в Иркутск, ей отвели квартиру, которую только что освободила Екатерина Трубецкая, направлявшаяся в Забайкалье, здесь Марию навестил гражданский губернатор Цейдлер. Он, выполняя указания, полученные из столицы, уговаривал княгиню вернуться в Россию. В противном случае М. Волконская должна была подписать « Условия», разработанные для жён декабристов и давали на подпись сокращённый вариант секретного документа. Следуя за своим мужем, женщина отказывалась от своего « прежнего звания» и отныне становилась « женой ссыльно-каторжного». Дети, рождённые в Сибири, записывались в казённые крестьяне. Запрещено было иметь при себе ценные вещи и крупные денежные суммы. Право на крепостных, сопровождавших въезжающих в Нерчинский край, уничтожалось. Это были выдержки из секретного предписания Лавинского, адресованного гражданскому губернатору Иркутска и отредактированного Николаем I. Часть документа, не доступная жёнам декабристов, содержала подробную инструкцию о том, каким образом губернатору (не останавливаясь перед обманом и угрозами) следовало удержать женщин от отъезда в Нерчинск. Мария подписала «Условия» и стала ждать подорожной, однако Цейдлер не торопился с её выдачей, задержав Волконскую в городе на неделю, до 29 января. Волконская, успев увидеться в Иркутске с Александрой Муравьёвой, отправилась дальше. Перед отъездом она написала отцу, которому это послание доставило « не малое утешение».

В Кяхте Волконская сменила две свои кибитки на перекладные телеги. В пути она голодала. В Большом Нерчинском заводе, куда Мария прибыла 8 февраля, здесь ей пришлось подписать ещё более жёсткие условия на которые она соглашалась, оставаясь рядом с мужем.

11 февраля 1827 года Волконская, сопровождаемая начальником Нерчинского завода Бурнашевым, прибыла в Благодатский рудник. « Бурнашев предложил мне войти… Сергей бросился ко мне; бряцанье его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах… Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом – его самого ».

Мария разместилась в крестьянской избе, где уже жила приехавшая несколько ранее Трубецкая. Помещение было таким тесным, что когда Мария лежала на своём матрасе на полу, «голова касалась стены, а ноги упирались в дверь». На следующий день Мария отправилась в рудник, чтобы посмотреть то « место, где работает муж». Она, с разрешения сторожа, спустилась в шахту и увидела Давыдова, Борисовых и Артамона Муравьёва, передала им известия от родных и письма, которые привезла с собой.

Как считает биограф Марии Волконской Филин, её приезд спас мужа: к тому времени он был болен и совершенно пал духом. Подавленное состояние С. Волконского отмечали товарищи по заключению, не скрыл он его и от жены в своём письме, которое удалось отправить, несмотря на запрещение писать. Вместе с Волконским с 25 октября 1826 года в Благодатском руднике находились С. Трубецкой, Е. Оболенский, А. Муравьёв, В. Давыдов, А. Якубович, А. и П. Борисовы.

Заключённые не имели права переписываться; у них отобрали бумагу и письменные принадлежности, а также все предметы, которые сочли опасными (вплоть до иголок); книги, в том числе Евангелие и Священное Писание, были также изъяты. В письме свекрови от 14 ноября 1827 года Мария утверждает, что до сих пор, кроме денег, привезённых с собой, получила только 1000 рублей от отца. Впоследствии материальное положение Марии улучшилось, и в течение восьми лет (1830—1837) она пожертвовала декабристской « Большой артели» 15 тысяч рублей.

Дни Волконской и Трубецкой были заполнены хлопотами по дому. Свидания с мужем были разрешены дважды в неделю. После работы Мария читала, музицировала. Как писала позднее домой Мария, физическая работа была для неё средством отвлечься от печальных мыслей, чтение же, напротив, заставляло её воспоминать о прошлом. И Трубецкая, и Волконская вели за заключённых переписку (это не было запрещено), и, благодаря им, декабристы стали получать вести от родных и посылки. По свидетельству Розена, их родные первое время не знали, куда писать, кому адресовать посылки. Денег не хватало, Волконская и Трубецкая ели суп и кашу, « ужин отменили ». Когда мужья узнали об их трудностях, они отказались от пищи, которую им присылали женщины.

В первое время Волконская надеялась, что муж поправится, и она сможет вернуться к своему Николино. Лишь позднее она осознала, что, скорее всего, останется в Сибири навсегда: «Теперь я понимаю смысл предостережения императора: „Подумайте же о том, что вас ждёт за Иркутском“, и тысячу раз благодарю Бога, что не поняла их раньше: это только увеличило бы страдания, разрывавшие моё сердце. Теперь на мне нет вины перед моим бедным ребёнком; если я не с ним, то не по моей воле. Иногда я представляю себе, что почувствуют мои родители при этом известии; только в эти минуты мне бывает больно», – писала она А. Волконской.