Александр Шунейко - Лисы мастерских

Майор с безразличным вздохом обреченного взял новую папку, поставил на ней число 2734472, оттиснул фиолетовый штамп «Хранить вечно», хмыкнул по поводу второго слова и начал заполнять реестр содержимого. Дело создавалось, чтобы избавиться от него. Фигурантов разлучили.

Через неделю Василий неожиданно получил большой, выгодный и престижный заказ: оформить кафе в районном центре. Тут же отправился туда, прихватив с собой лейтенанта, который так продвинулся в поисках истины, что ни на кого не реагировал, а говорил теперь исключительно на языке звезд: попеременно невнятно мычал, жалобно блеял и умильно мяукал, вмещая в эти звуки все доступные ему эмоции и знания.

Под кафе «Забытая мелодия» решили приспособить длинный барак – бывшую столовую концентрационного лагеря. Совсем недавно она одновременно кормила три тысячи заключенных. Едва переступив порог земляного пола, Василий почувствовал неистребимый запах баланды: смесь негодных для питания продуктов с солидолом, на котором они готовились. К вони тут же добавились угрюмый бессловесный шорох и жадные торопливые глотки – ложек не было – баланду и кашу пили через края мисок.

Все это бесконечным эхом летало между голыми стенами и сгущалось у высоких подобий столов, к которым не полагалось скамеек. Тени надзирателей мелькали калейдоскопом унылых безликих фигур в овчинных полушубках. Из маленьких окон, отталкивая друг друга и противно визжа, лезли бесенята. Ворота за спиной норовили захлопнуться и отсечь от остального мира. Снаружи свободы было не больше. Но рабство искупалось свежим воздухом.

Утонченный график решил интерьер радикально. Он задал себе три вопроса: кем, по какой причине и справедливо ли забыта мелодия? Ответы сначала сошлись в точке невозврата портовой таверны в описании Стивенсона и Грина. Но потом резко перепрыгнули к футуризму и выродившемуся в безликие коробки, но когда-то блистательному конструктивизму.

Рабочими руками при Василии стало целое отделение солдат. Он хорошо понимал, что выход из воинской части для парней – радость, и любым способом старался помочь ребятам. Приносил им продукты, водку, сигареты, задерживал их как мог.

Особенно жалел долговязого паренька с мучнисто-белой кожей по имени Игорь Буттер. Игорёк был из одного города с Васей, мечтал стать художником. Между ними сложилось даже что-то вроде дружбы с налетом наставничества.

Василий Васильевич советовался с Игорем на равных. Обсуждая кусок интерьера, они углублялись в законы оптической перспективы, восприятия цветов и форм. График мудро без оттенка искусственности вел эту игру, которая обогащала обоих и согревала в суровом краю, где искусство признавалось только как результат партийного окрика или надрывной блатной тоски.

С помощью листов фанеры, солдат и досок Василий так искривил пространство барака, что оно из унылого проходного двора, по которому даже собаки пробегают, опасливо зевая, превратилось в таинственный коридор, где на каждом шагу открываешь неожиданные формы.

Районное начальство дежурно поругало проект за непонятность и низкопоклонство, не уточнив, перед кем или чем именно, но приняло его. Более того, геройски шагнуло испытывать новое кафе. Не щадя собственного здоровья испытывало его без перерыва трое суток и осталось очень довольно.

Решение интерьера позволяло блевать и трахать девок, не прячась по туалетам. «Такие кафе нам нужны, именно они по-настоящему социалистические, – икая, проговорил первый секретарь райкома, – художника наградить, раз в две недели помещение в моем распоряжении. Все по домам отдыхать. Чтоб через полтора часа все как один на службу трудовому народу. И без перегара мне». Последних слов никто не захотел услышать, да и сам глава района на них густо захрапел.

Василий Васильевич оформил всю документацию по проекту (от эскизов до смет), закрепил свое авторство; позже из этих страниц он выстроил собственный дом. А довольный храп первого секретаря райкома вспоминал как первый аккорд победного марша.

Когда вернулся на прииск «Свободный», техника Евстигнея Сырцова там уже не было. Его место занял прочно обросший семьей и огородом трезвенник, которого гораздо больше эфира волновал выращиваемый на продажу репчатый лук. И опять высвободилось время.

На этот раз оно повело себя очень странно. Сначала оно пропало неизвестно куда. Василий хорошо помнил, как начал оформлять клуб к Новому году: размечал по стенам огромные снежинки и чертоги Деда Мороза. В следующем отчетливом воспоминании он заканчивал оформление клуба к Девятому мая: прибивал фанерный орден Победы. Четыре с лишним месяца не просто ускользали или неотчетливо маячили, их вообще не было. Они сгинули в омут вечности без следов, всплесков и отметин.

Окружающие вели себя почти обычно, но временами он ловил в их взглядах особые выражения, которыми взрослые обычно обмениваются в присутствии ребенка: дескать, какой он наивный, ему об этом знать рано или необязательно. Осторожные попытки разведать, что тогда происходило, наталкивались на деланое или чересчур явное непонимание. «Ну, ты даешь, сам же прекрасно знаешь, к чему вопросы», – обычно отмечали ему.

Призраки из пропавшего времени появились в его жизни позднее. Сейчас же Василий стал осторожнее, спокойнее и еще добрее. Он избегал оценок, прощал людям забывчивость, не требовал возврата долгов и начал вести особую записную книжку. Сшил из ватмана блокнот в половину листа школьной тетрадки.

На первой странице идеальной каллиграфией было выведено: Василий Васильевич Некрасов, родился второго апреля 1956 года (он на тринадцать лет младше своего друга Аристарха Занзибарского, на пять лет старше Игоря Буттера, на десять лет старше Алексея Фирсова и на шестнадцать лет старше Александра Трипольского) в селе Быковка Кировского района Калининградской области.

Дальше отдельными строчками шло: Пилигрим. Художник и поэт. Не можете служить Богу и мамоне. Блокнот состоял из трех смешанных частей: избранных собственных стихов, координат людей, которыми он особенно дорожил, и рисунков.

Блокнот в плотном полиэтиленовом пакете всегда находился при нем. На работе – в кармане брюк. Во время сна – под подушкой. В бане – на мокрой скамейке или полке парной. Во время прогулки или поездки – в специально сшитом мешочке на груди под одеждой. Во время пьянки – в нагрудном кармане рубашки или внутреннем кармане пиджака.

С появлением блокнота время потекло равномерно. Периодически замедляли и убыстряли его движение только собака Маняшка с кошкой Игрушкой. Если кошка запрыгивала Василию на шею и обвивала ее, свесив голову на грудь, а собака тут же сворачивалась клубком в ногах, покрывая ступни своим телом, то время замедлялось почти до полной неподвижности. Ходики затихали, маятник останавливался, а метель за окном замирала на одной ноте.