Ольга Лаврикова - Мамы вошли в чат. Сборник

– Тогда пойдем умываться. Открываем кран, включаем воду. Нет, слишком горячо, сейчас сделаю теплую. Смешиваем горячую и холодную воду, и получается… – пауза, – правильно, теплая.

Иногда мне кажется, что я уже сошла с ума и никаких детей у меня нет. Я просто зачем‑то говорю вслух. Недавно поймала себя на том, что в магазине начала объяснять, что нам надо купить, продуктовой тележке. Не очень громко, но женщина, стоящая рядом, как‑то слишком быстро отошла от меня.

Начинается стандартный день бесконечных занятий. Логомассаж языка и щек. Лекарства. Разбрасывание круп по кухне – развитие мелкой моторики. Я говорю. Он молчит. Потом тычет во все предметы: «Скажи». И я в сотый раз повторяю: холодильник, трактор, кошка, папа, микроволновка, экскаватор, корова… И так до боли в горле. Достаю очередную книжку, которая должна развить ребенка, но пока только натирает мозоль на моем языке.

– Ну, получше, конечно. Да‑да, разговорится, – слышится из комнаты. Муж говорит со своей мамой. Как всегда, якобы оптимистичный. А может, и правда верит, что все будет хорошо. В конце концов, это я по ночам сначала долго отхлопываю слова для лучшего запоминания, читаю сказки и пою колыбельные, пока горло не захрипит. Массирую каждую мышцу. Молюсь. А потом рыдаю до захлебывания. Впрочем, муж зарабатывает деньги, любит сыновей до безумия и обнимает меня, когда мне это нужно. И я точно сойду с ума, если в лучшее перестанет верить и он.

– Я вчера слышал, как он сказал – один. Непонятно, конечно, но все‑таки, – продолжает муж, а мне хочется чем‑нибудь в него кинуть. Если бы. Вечно ему что‑то слышится в бессвязном лепете.

Открываю книжку. На странице с цифрами. Наверно, чтобы потом ехидно сказать: «Ага, как же, слышал ты».

– Одын. – Слышу и замираю.

– Два. – Растерянно смотрю на сына, тычущего в цифры.

– Тиии. – Чувствую, что текут слезы. Отворачиваюсь – сын нервничает, когда я плачу. А за спиной звучит:

– Четыле. Пят. Шесь…

Пауза. И завершающим выстрелом:

– Сем!

– Макс! – кричу. – Он считает! Он вслух считает!

Тут же замолкаю. Не спугнуть бы. Вдруг это случайность, которая больше не повторится. Но сын опять повторяет: «Одын, два, тиии…». Муж приходит на слове «четыле». Я утыкаюсь в него и трясусь всем телом, не в силах сдержать рыдание. И тут звучит какое‑то жалобное: «Ма‑ма».

– Он ска‑ка‑ка… Зал. – Я заикаюсь от нервного перенапряжения. Понимая, сколько работы впереди. И все же – главный шаг мы сделали. Пусть пока и «одын».

Ульяна Киршина

По утрам возле меня появляется яйцо. Точнее «камушек», из которого сначала появляется одна лапка, потом другая, еще две… Каждый раз я должна восхищенно вскрикивать. «Сегодня у тебя родился милый стегозаврик!» – объявляет мой сын, когда «яйцо» полностью трескается. Иногда он бывает злобным тираннозавром, драчливым анкилозавром, задумчивым диплодоком… И никогда ихтиозавром. «Только не мыться! Я буду мокрым!» – рыдает он по вечерам при любом намеке на душ. Мы вздыхаем и выдыхаем – проходили такое со старшим. Тот это все же перерос и, кажется, отрастил жабры и полную невосприимчивость к холоду. Ничем другим не объяснить его долгосрочные барахтания в ванне, реке, озере – подставляй любой водоем, пока не посинеют губы и кожа не покроется гусиными мурашками. И даже после этого он лезет в воду, отстукивая зубами чечетку: «Я-я-я не-е-е за-ме-ме-ме-рз!». Младший с ужасом поглядывает на это с берега, не давая стащить с себя ни клочка одежды. Одетого же в воду не кинут!

Не смотря на разницу в три года, моих сыновей создали где-то наверху одновременно, поделив все причитающееся ровно пополам. Где у младшего – горка, у старшего – глубокая ямища. «Он у вас вообще говорит?» – спрашивали нас в три года старшего. «Он у вас когда-нибудь молчит?» – спрашивают про младшего трехлетку. О, не надейтесь, несчастные педагоги, он говорит даже во сне. Ведет целые диалоги, не открывая глаз! Ни секунды без слова. «Мне не нравится, как поет этот дядя!» – на весь зал в театре. «Я умею лучше Левы!» – на занятиях. «Мы – братья, поэтому должны смотреть в одно окно!» – когда я не пускаю его бороться со старшим за место у окошка в поезде. Вариант «Встать у разных окон» – их, конечно, не устраивает. Как и играть в две разные машинки или хватать разные детали конструктора. Надо тянуть к себе один и тот же банан, когда на столе их еще четыре. Делить шоколадку пополам и ругаться, что кому-то досталась на миллиметр больше. Любое общее дело с вероятностью 90 процентов завершится спором, дракой и горькими слезами младшего. Но стоит их развести по разным углам, они как два магнита с неудержимой силой тянутся друг к другу. Раз, два, три… И вот они уже снова спорят, как правильно собирать железную дорогу.

Не удивлюсь, если, подростками, они приведут в дом одну и ту же девочку. Чисто из чувства собственничества. Точнее приведет старший, а младший – отобьет. В год он научился «строить глазки», в полтора – приподнимать брови, в два – взял первую девочку за руку и повел на «знакомство с родителями». Мир он воспринимает только в одном варианте: все женщины от ноля до ста лет должны быть от него без ума. Морально готовимся видеть в подростковом возрасте вереницу девушек, чьи имена не факт, что запомним. Старший – рыцарь печального возраста, что-то среднее между Пьеро и Печориным. Высокоинтеллектуальный, невыносимо привлекательный для женского пола и абсолютно невосприимчивый к их чарам. К выбору «спутницы», пусть даже для похода на утренник в детском саду, он подходит рационально: та, что больше всех ему радуется, та и его. «Мисааа, присол!» – вопит его нынешняя «фаворитка». Косоглазие, логопедические проблемы, пухлые щечки – все в ней для старшего прекрасно.

Схожи мои дети только в одном: в необъятной нежности. Вечером один подползает справа от меня, другой слева. «Мы – твои динозаврик и котенок!» – шепчут, мяукая и рыча. Обнимают. «Вы – мои лучшие друзья!» – делится секретом старший. «Миша, ты – лучший старший строитель! – восхищается младший. – Мама, ты – наш желто-красный цветок, так вкусно пахнешь!». И в этих простых словах так много. Потому что желтый – любимый цвет младшего. Красный – старшего. Меня они никогда не делят. Общая мама – тот самый полюс, где они оба находятся в равновесии и невесомости, когда я подхватываю их на руки. Почти сорок килограмм моего счастья. Что может быть лучше?

Надежда Ларионова