Натали Ку - Васильки

И вот когда он объявил мне со скорбью в голосе, что больше так жить не может, что нам лучше расстаться, что так будет лучше для обоих, я не выдержала и засмеялась. В моей голове творился полный сумбур. С одной стороны, я радовалась, что мой муж совершенно здоров, по крайней мере физически – за его душевное здоровье я тогда ручаться нe могла. С другой стороны, я все равно его теряла. И тут, опять же, одной стороны, было облегчение, что я наконец-то узнала, чем были вызваны все эти странности в его поведении. С другой стороны, открывшаяся действительность была пусть и легче воображаемой, но лишь на самую малость. Сначала мой мозг обработал информацию о том, что смертельная болезнь мужу не грозит, потом взялся обрабатывать тот факт, что угроза совсем в другом – только уже не ему, а мне.

Даже в небе между тучами бывает хоть маленький, но просвет. Или же небо просто черно-серое. В моей ситуации пpосвета не было. Одна туча мгновенно освободила место для другой. Смешались все эмоции: от радости и облегчения до гнева, ненависти и обиды. Я не могла радоваться, не могла плакать или кричать. Я просто глупо улыбалась, а потом начала смеяться. Это была истерика. Ты тогда об этом не знал, ты думал, что я веселюсь. Милый мой, как я могла веселиться, когда от меня уходил человек, которого я любила больше всех на свете после тебя? Сперва даже больше тебя. Пока ты не появился в моей жизни.

А ты тогда обвинял в его уходе меня. Сколько тебе было лет? Ты помнишь? Двенадцать. Ты гневно бросал мне в лицо, что я все время на работе, что я плохо одеваюсь, что мама твоего друга готовит гораздо вкуснее меня, а мама другого друга гораздо ласковее с тобой, чем я. А потом со злорадством добил, сказав, что именно поэтому твой отец и ушел от меня. Ты всегда говорил от меня . Хотя тебя он тоже не слишком часто навещал поначалу и почти никогда не приглашал к себе в гости. Мне было больно все это слушать. Но я молчала. Хотя могла бы многое сказать в свою защиту. Но все это бессмысленно для того, кто уже нашел виноватого и твердо уверен в своей правоте.

Вот сейчас думаю, может, это у тебя выходило не специально? Может, ты боялся, что твой отец бросит и тебя? Может, ты бессознательно дистанцировался от меня, чтобы твой отец отделял тебя от меня? Чтобы он не думал о нас как о едином целом? В таком случае мне следовало бы на него обижаться вдвойне. Ведь тогда он не просто ушел от меня, но и тебя забрал, пусть только эмоционально, душевно и духовно. Как же это много! Но я все-таки надеюсь, что смогу простить его. Обиды ни к чему хорошему не приводят. Самому обижающемуся они ничего не дают, кроме отрицательных эмоций.

Тогда я молчала, боялась сделать все еще хуже, чем было. Поэтому оставила попытки пробиться сквозь твои многочисленные шипы и колючки. Только меня все равно продолжает мучить вопрос: может, я зря тогда остановилась? После твоего яростного неприятия всяких нежностей с моей стороны, может, зря я перестала обнимать тебя, гладить по спине? Я думала, что тебе это глубоко неприятно, но, может, это было не так? Тогда я не сильно думала об этом. Я тоже обижалась и не хотела быть жертвой. У меня тоже была своя гордость. И сейчас есть. Именно поэтому я и хочу тебе все объяснить. Спокойно и без криков. Нет, я не буду требовать от тебя такого же письменного и развернутого ответа. Я просто хочу, чтобы ты стал ко мне относиться по-человечески и не как к чужому человеку. Я слишком много от тебя прошу? Что ж, не буду. На самом деле мне будет достаточно просто того, чтобы ты все знал. Я расскажу тебе про всю свою жизнь. Не пугайся, длинных мемуаров не будет. Я просто опишу все то, что – я надеюсь – поможет тебе понять меня и простить. За что? Не знаю. Но если ты сердишься на меня, значит, считаешь, что есть за что.

И знаешь, я все равно тебя люблю. Наверно, это чувство дается нам свыше и, наверно, оно единственное, которое может выдержать все испытания и не ослабнуть. Я пыталась любить тебя меньше, чтобы меньше страдать. Но ничего не получилось. Мне его не вытравить из себя. Пожалуй, это мой самый большой грех в жизни – желание любить тебя меньше. Многие меня не поймут, со стороны ты – идеальный сын. Но внешняя сторона меня всегда волновала меньше, чем внутренняя, именно поэтому я и пишу тебе все это.

Помнишь, в детстве ты любил слушать мои истории про то, как я была маленькой? Сейчас могу тебе признаться в том, что далеко не все из них произошли на самом деле. И о многом я умолчала: ты был слишком мал, чтобы все понять. Да и сейчас я не уверена в том, что тебе стоит знать абсолютно обо всем. Скажу только, что поняла: детство, безусловно, формирует нашу дальнейшую жизнь. Именно поэтому я пыталась уберечь тебя от многих детских обид и разочарований. Возможно, я была не права. Нужно ли уберегать человека от настоящей жизни? Она все равно рано или поздно сама настоит на знакомстве с ней. Родители не вечные, да и не от всего они могут защитить. Может, если бы ты узнал о многих вещах раньше, ты был бы более чутким и добрым?

Хотя странно, ты всегда был добр к животным, гораздо добрее, чем ко мне.

Вот стоило мне написать эти строки, как я поняла, что существовал еще один человек в моей жизни, который тоже был более добр к животным, чем к людям. До сих пор у меня этот факт не укладывается в голове. Почему? Далеко не всегда животные эту любовь поддерживают, и не всегда их поведение становится причиной такой любви. А люди, казалось бы, делают все, чтобы их любили или хотя бы уважительно относились, но этого нет.

Мой дядя. Мамин брат. Мне пришлось с ним провести часть детства. Это стало непростым испытанием. Сказать, что он поступал жестоко, значит, ничего, по сути, не сказать. Он был не здоров психически, а это куда страшнее, чем если бы он понимал, что делает. Когда человек не осознает своей жестокости, это куда трагичнее.

До сих пор задумываюсь, почему никто не пытался его лечить, как бы жестоко это ни звучало. Но даже мне, испытывавшей вечный страх перед ним, не приходило тогда в голову, что ненормально жить с таким человеком, что куда естественнее, если бы он жил отдельно от нас, если бы его наблюдали специалисты. В детстве многие вещи кажутся достаточно привычными, если ты лишен других примеров. Почему-то бабушка – его мать и мать моей мамы – даже говорить на эту тему отказывалась. Всегда пресекала подобные разговоры, обрывая робкие мамины попытки привычной фразой: «Он мой сын и твой брат. Мы должны заботиться о нем».

Когда бабушка умерла, мама по привычке продолжила нести свой крест, который, я считаю, был совсем не ее. Так ничего в этой жизни хорошего она и не увидела. Даже об элементарном покое не могло быть и речи, не говоря уже о каком-то счастье. Всегда было очень горько это осознавать.