Михаил Калинин - Потому что я – отец

Мы ехали в левом.

Стиль вождения сына я называю «робот за рулём». Когда слежу, как он переключает передачи, смотрит в зеркала заднего вида, спокойно перестраивается, мне начинает казаться, что передо мной какой-то автомат, а не человек. Он как будто не реагирует на дорожную ситуацию, а мгновенно её считывает по известному только ему алгоритму. Делает своё водительское дело хладнокровно, не выходит из себя. И всё вокруг – он, машина, дорога, разметка, светофоры и знаки – единая система.

Стаж у него небольшой – чуть меньше двух лет, но руль он держит твёрдо уже давно. Я не стал ничего выдумывать и поступил точь-в-точь, как когда-то мой отец. Нашёл небольшую, вечно пустующую площадку недалеко от дома. Мы приезжали два-три раза в неделю на этот заасфальтированный прямоугольник ещё до того, как мелкому исполнилось четырнадцать и я учил его обращаться с машиной. Он занимался усердно, но просил сократить занятия до часа – весь досуг посвящал танцам. Я мягче отца, согласился быстро. Тот не жалел нашего времени и с надрывом повторял, сидя за рулём «Волги», что я никогда не стану нищим, если буду на ты с баранкой.

Я не мог научить ребёнка ездить в городе, маневрируя в живом опасном потоке, к этому мы перешли сразу же после получения прав, но до совершеннолетия он сросся с машиной и научился всему, что можно освоить на небольшом участке асфальта, свободном от автомобилей. К двадцати годам он уже в прекрасной водительской форме, и я всё чаще пользовался маршрутками, оставляя ему свой бывалый чёрный «Фокус».

И вот мы в левом, мчим на новеньком «Гольфе». Воскресное утро. Смотрю в окно, улыбаюсь заваленному снегом городу. Я упиваюсь гордостью за сына, здорово он идёт, и радуюсь морозу, безоблачному небу, впереди неспешный солнечный день. Длинный путь мы разделили на двоих, он хотел поровну, но я с трудом победил в ожесточённом споре. Выехали в десять вечера, через два часа он уступил место мне. Я провёл за рулём всю ночь, в шесть утра он меня сменил и в привычном, роботизированном стиле подъехал к городу. Хоть я и устал, но заснуть не получалось. Немного поболтали, потом ехали молча, я втягивал аромат купленного на заправке кофе.

Он не мог продемонстрировать и трети своих навыков на пустой дороге, но мне уже не нужны подтверждения. Я смаковал его успехи. В этом водительском спокойствии я вижу себя.

Наконец дрёма подступила и взялась за меня основательно. До дома рукой подать. Я проваливался и просыпался каждые пять минут. Вздрагивал, открывал глаза, снова закрывал. Машина двигалась плавно, разрывы между противными пробуждениями с открытым ртом увеличивались.

Очередной невнятный сон внезапно прервался. Меня бросило вперёд. Проснулся мгновенно. Удар по тормозам. Красная «Хонда» неслась слева по перекрёстку с явным превышением скорости и уже была в метре от нас. Пытаемся уйти от столкновения, но избежать контакта не удалось. Боднули красную в бок. Как в замедленном режиме я видел машину, летящую в столб. В жизни не слышал такого страшного грохота. Бетонный гигант не заметил покушения на своё одиночество, а «Хонда» буквально обняла его – сильный удар пришёлся в район радиатора, капот вздулся, края автомобиля обхватили препятствие. Искорёженная машина и десятиметровый исполин стояли вдвоём неподвижно, будто низенькая толстушка неуклюже прижимала к себе короткими ручонками высоченного кавалера.

На секунду повисла тишина. Её пронзил вой полицейской сирены. Откуда они здесь в такую рань? Огляделся – нет пешеходов, на дороге только красно-синие проблесковые маячки. До нас метров шестьсот. Непримиримым голосом приказал сыну, чтобы тот сел на моё место. Он растерялся, попытался возразить. Очень неуверенно. Я рявкнул. Времени не оставалось. В этот раз он ответил упрямо. Я выругался и не очень сильно, но достаточно увесисто съездил ему правой ладонью по левому уху. Первый раз в жизни поднял руку. Он сник.

– Быстро меняемся!

Не думаю, что полицейские разглядели нашу рокировку. Сын сел на пассажирское место и ушёл в себя.

Никакого страха. Потому что отец.

Водитель «Хонды» не вышел из машины. Груда металла, стеклянные глаза незнакомца, кровь на молодом лице на мгновение вернули меня на двадцать лет назад. Зажмурился, встряхнул головой, прогнал страшные образы. Некогда предаваться воспоминаниям.

Наверное, каждая семья хранит тайну. Мы прожили с женой много лет благодаря скелету в шкафу. Заперли его до лучших времён, а когда лучшие времена настали, мы не могли договориться, что же с ним делать.

Боясь нарушить зыбкое равновесие, с трудом выстраивая отношения, мы не решались на разговор с сыном, после которого могли оказаться под обломками минувших лет.

Как поступить: скрывать, опасаясь любой неосторожной фразы, и надеяться, что ребёнок ничего не узнает, или рассказать обо всём, рискуя разрушить привычный семейный уклад?

Легче скрывать, только это неправильно.

Жена хотела сберечь тайну. Точка зрения имеет право на жизнь. Думал, она это делает ради собственного спокойствия, но с годами понял: она старалась не ради себя. Правда не могла ей навредить.

Я ратовал за честность, хоть она и причинит боль всем и наотмашь ударит по мне. Готовился лечь на амбразуру, только не представлял, насколько трудно поделить жизнь близкого человека на до и после.

Я дождался подросткового возраста; мне казалось, раньше он не готов. Мы уже несколько раз успели разругаться с женой по этому поводу. После таких дебатов она уходила в свою комнату, закрывалась на несколько часов и сосредоточенно рисовала очередной пейзаж акварелью. «Краски меня возвращают к жизни». Мне же всегда казалось, что они помогают ей сбежать от проблем. Хотя, возможно, в данном случае это синонимы.

Наконец мы решили, что я всё сделаю сам, когда сочту нужным, и впутывать её не буду. Вполне справедливый компромисс – то, что мы так старательно скрывали, случилось благодаря моей идее.

Много раз откладывал тяжёлый разговор. Переходный возраст сына всем дался непросто, на какое-то время мы потеряли способность слышать друг друга. Когда отношения нормализовались, я побоялся всё испортить неожиданным признанием. Ему уже девятнадцать… Больше тянуть нельзя.

Мне страшно, но пришло время рассказать всё.

Вечерами я репетирую беседу, а когда устаю, воскрешаю моменты из нашей жизни. Особенные и обычные, торжественные и приземлённые, в которых кроется смысл всего происходящего в семье. Память наплевательски относится к этим эпизодам, склонна к искажению. Иногда она хуже самого безответственного гардеробщика и халатна в главном – в бережном отношении к нашим ценностям. Мгновения жизни она хранит скверно, те прячутся в закоулках нашего подсознания, тускнеют, меркнут, но всё же откликаются на наше усилие вспомнить.