Павел Амнуэль - Полёт пяти. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 21

На орбиту запускали международные космические станции – первую и вторую, после чего пилотируемые полеты прекратились на два десятилетия якобы из-за огромной дороговизны, что было чушью – неделя войны в Африке или Центральной Азии поглощала больше денег, чем все космические проекты целого десятилетия.

На Марс люди так и не полетели, хотя планов было множество – от нелепых, вроде полета колонистов в один конец, до очень тщательно просчитанного, но так и не претворенного в жизнь проекта международной экспедиции.

На первом курсе физического факультета я начал зачитываться работами струнных теоретиков, а затем квантовых физиков, исследовавших возможности многомировых интерпретаций, и думать перестал о детской мечте – отправиться к звездам на велосипеде. Я почему-то был уверен, что, если люди когда-нибудь достигнут звезд, то способом, о котором современная наука не имела ни малейшего представления. В воображении я шел к звездам через пространство, как по мелкой заводи, где колыхалась вода, и я видел дно – океан Хиггса, о котором читал в учебниках.

Может, уже тогда я ощущал в себе нечто от квантовой запутанности с Поляковым? Может, уже тогда квантовые процессы связывали меня с этим человеком прочнее, чем родственные отношения, диктуемые общностью генов?

Почему я сейчас подумал об этом? Почему вспомнил?

Может, в памяти моей, впитавшей и память Полякова, содержалась информация о том, кто и почему произвел роковой выстрел? Нужно было успокоиться и вспомнить, стараясь не перепутать информационные потоки из разных ветвей? Сопоставить, выделить…

Я видел – и мог дать показания под присягой, – как Саманта убила своих спутников: Стокера и Лоуделла. Память поводыря стала теперь и моей, но память – штука своеобразная, я и из собственной не всегда мог вытянуть нужные сведения в нужный момент. Я боялся прикоснуться к воспоминаниям Полякова, не знал, что произойдет, если я попытаюсь вспоминать… Обе памяти были перепутаны квантовыми соединениями, но различны ли они физически? Что, если я начну путать собственные воспоминания с…

Квантовая запутанность – мне ли этого не знать – означала, что у запутанных систем общая волновая функция. И значит, я не только доктор Пол Голдберг, преподаватель Йельского университета, я – Лев Поляков, и это я лежу на полу в моем коттедже на Лорел-стрит, и это собственное убийство я должен распутать, пока полицейские не решили, что у меня шизофрения, и придуманной болезнью я хочу отмазаться от убийства, которое совершил сам, потому что больше никто совершить его не мог.

Думай, сказал я себе. Хватит рефлексировать.

Саманта убила Стокера и Лоуделла. Но прежде Стокер пытался убить Лоуделла, а потом Лоуделл хотел сделать то же самое со Стокером. Саманта наверняка знала – почему. Возможно, надеялась, что один из них убьет второго. Когда на последнем перед финальным переходом острове оба оказались живы, и она поняла, что чужими руками справиться не удастся, то убила сама. Обоих. И была уверена, что поводырь не станет возвращаться, убийство останется только в его – моей! – памяти, а она все забудет, и ни один суд не сможет ее осудить, не имея ни малейшей возможности получить нужные улики – ни прямые, ни косвенные, – поскольку невозможно войти в одну реку дважды, невозможно вернуться на место преступления, потому что принцип неопределенности приведет следственную группу на тот же остров – но в другой реальности…

Что связывало этих троих? Что связывало их с Поляковым? Почему именно тот переход Поляков вспомнил перед смертью? Он знал что-то, чего я пока… то есть, уже знал, но не мог вспомнить и, тем более, понять.

А залив Черепахи? Поляков там был и что-то помнил. Я там был и не помнил ничего. Что он видел и что забыл?

Мне стало холодно. Эта память… Память поводыря. Я мог – по идее – вызвать в своей – его – памяти тот вечер.

Впервые в жизни захотелось выпить. Не выпить, а напиться. Не просто напиться, а привести мозг в состояние, когда неважно, в каком пространстве-времени находишься, и воспоминания не трогают, и смещения реальностей не ощущаются…

Я не мог заставить себя пойти на кухню, достать из шкафа бутылку бренди, оставленную не помню когда, не помню кем из гостей.

Я тянул время.

Как я мог знать, осталась у меня прежняя память или изменилась вместе с реальностью? Память Полякова отличалась тем, что он помнил все свои реальности, все острова, на которых побывал – иначе не был бы поводырем.

Значит, я мог вспомнить вечер на берегу залива. Я помнил, каким он был в памяти Полякова.

Хотел ли я…

Да. Но не сейчас.

У меня путались мысли, но я пришел в себя настолько, чтобы понять: нужно вернуться на маршрут. Поляков знал, кто в него стрелял и почему. Умирая и понимая, что между нами существует квантовая связь, Поляков думал о Стокере и Лоуделле, о Саманте и Марии-Луизе. Значит, в том эпизоде заключена разгадка.

Я должен вспомнить, проанализировать… Да, но мог ли я вернуться на те же острова? А как же принцип неопределенности?

Я был не вполне адекватен, что неудивительно. Мне не нужно было физически последовать пройденным маршрутом – только вспомнить, что тогда происходило. Что-то я упустил, что-то, связывавшее тогдашние трагедии с нынешней.

И вечер на берегу залива…

Я положил ладони на подлокотники. Вытянул ноги, закрыл глаза. Возможно, я был еще в своем коттедже на Лорел-стрит, а может, уже где-то. Мне показалось, в воздухе запахло лавандой, духами Марии-Луизы, но я не стал открывать глаза, чтобы убедиться в том, что ее нет в комнате.

Я спрашивал Саманту о ее спутниках. А что я знал о ней самой? Ее файл в моей памяти оказался пуст, и я понимал, что дело не в сведениях, полученных за положенные семь суток до перехода. Причина в моей памяти – я не мог вспомнить ничего о Саманте, кроме ее фигуры, одежды, того, что она говорила и, конечно, того, что сделала. Даже лица не мог разглядеть…

Мария-Луиза, подумал я. Она, похоже, знала Саманту еще до перехода. Вспомнил: Мери знакомилась с мужчинами, а с Самантой они обнялись, как знакомые.

Если я смогу ее спросить… Как? Какие действия я мог совершить, будучи в запутанном состоянии с поводырем? Только вспоминать?

Однако, если проблема в памяти, то почему, вынырнув из воспоминаний, Поляков – не Поляков, лежавший мертвым на ковре, а я, – оказался не в комнате с постерами на стенах, а у себя на Лорел-стрит?

Все вспомненное, связанное с Поводырем, и то, что произошло на берегу залива, и Стокер с Лоуделлом, и Саманта, и Мария-Луиза были элементами пазла. В них, в их сущностях, в их горе и радости мне нужно было искать причину смерти… убийства… поводыря.

Все элементы пазла были перед моими глазами. Почему мне так казалось? Озарениям далеко не всегда можно доверять, тем более в перепутанном состоянии, когда не можешь понять самого себя. Чья интуиция утверждала, что все элементы пазла – вот они, смотри, перемешивай, соединяй? Я не обладал житейской интуицией, часто ошибался в людях, принимал за друзей тех, кого надо было держать на расстоянии, и не слушал советов тех, кто действительно мог стать другом.