Олег Рой - Прости

Впрочем, кофе тоже согревает. Даже кофе из «Макдоналдса». И чизбургер – горячий, сочный, и плевать на калории! Если бы только еще звонками не отвлекали, эх.

Номер на экранчике высветился незнакомый.

– Олеся? – бархатный голос заставил ее вздрогнуть. – Добрый день. Это Герман. Вы меня помните? Мы познакомились у Стаса, вы в его салоне выступали.

Внезапно стало трудно дышать, а голова предательски закружилась.

– Здравствуйте, – она все же сумела взять себя в руки, стараясь, чтобы голос звучал достаточно холодно. Явился, не запылился! Думает, раз он весь из себя такой богатенький Буратино, сказочный принц и так далее – значит, она тут только и сидит в ожидании его благосклонности? Ну да, мечтала, и что? Ему о том знать совершенно не обязательно. Еще не хватало! – Если это вы нас с Кариной ужином угощали после выступления, то помню.

– Вот и чудесно, – Герман говорил все так же тепло, словно и не было в ее голосе никакой зимы. – Давно хотел вам позвонить, но пришлось по делам отбыть, а по телефону совсем не то. Мы можем еще раз увидеться?

Олеся отодвинула от себя поднос с недоеденным чизбургером – аппетит внезапно пропал.

– Увидеться? – переспросила она, лихорадочно соображая: соглашаться или тянуть резину? Что лучше? До безумия хотелось еще раз увидеть свое отражение в его взгляде – нежном, восхищенном. Но бабушка сколько раз предостерегала ее: мезальянс – не выдумка, не фикция, неравенство положений – это неравенство положений. Богатенькие Буратины избалованы девичьим вниманием, потому считают себя, любимых, эдакими суперпризами в брачной гонке. Причем жен-то себе выбирают, разумеется, рассудочно, исключительно из своего круга (стараясь еще и повыше), а прочими дурочками просто пользуются. Да еще и полагают, что оказывают этим высочайшую честь. Ничего в этом хорошего.

– Именно увидеться, – повторил он. – И чем скорее, тем лучше. Вы сегодня свободны?

Голова закружилась еще сильнее, Олеся даже щеку изнутри прикусила, чтобы вернуть хоть какое-то подобие здравомыслия. Да, с «принцами» лучше дела не иметь. Но – если вдруг? Или даже не «вдруг», просто – почему бы не продлить сказку еще немного? Шанс там или не шанс, но лучше сделать и жалеть, чем жалеть, что не сделал. Так тоже бабушка говорила. Только еще пальцем предупреждающе грозила: сия, дескать, максима не касается наркотиков и тому подобных «экспериментов». Тот, кто бросает на игровой стол жизнь или хотя бы здоровье – изначально в проигрыше. Но если всего лишь немного пофлиртовать? Что в том такого опасного?

– Я собиралась немного прогуляться по центру, – сообщила она, прикидывая – не слишком ли длинна была пауза? А – ничего! Вот тебе, избалованный богатенький пижон! Ты и слова-то такого не знаешь, и ножками ходить точно не умеешь, как можно!

Но Герман опять ее удивил:

– Изумительно, – судя по голосу, он улыбнулся. – Я как раз очень люблю гулять. В любую погоду. А чтоб вдвоем, как-то не очень выходит. Девушки нынче чересчур нежные: ой, ветер, ой, солнышко жарит, ой, мороз-мороз, – он смешно скопировал интонацию капризной избалованной куклы. – Видел, что ты особенная, но все-таки не ожидал. Через час жду тебя на «Маяковской».

Он что, знал, где Олеся находится? Вычислил? Следил? Потому что, если место выбрал случайно – вдруг бы Олеся находилась где-нибудь в Ясенево? Да еще и не возле метро? Или, может, угадал? Это было бы самое приятное, пожалуй.

Поземка вилась низко над серым асфальтом – словно невидимые феи танцевали с прозрачными кружевными шарфами. Олеся отчетливо слышала в метельных посвистах фрагменты каприсов Паганини. Упрямых, не поддающихся – но она ведь справилась! Почти справилась уже. Сколько пришлось над ними работать, уму непостижимо! Всего два дня назад удостоилась первой, пусть и не слишком щедрой, похвалы от Риммы Федоровны: «Что ж, неплохой ученический уровень, уже есть чем гордиться. Но! – Сухой морщинистый палец одной из старейших педагогов Гнесинки закачался почти у самого носа Олеси. – У-че-ни-чес-кий. Ты пока еще вся в технике: ой, не сбиться бы. И слушатель вслед за тобой дыхание затаивает – проскочит или слажает? А дыхание должно пропадать от восторга, от следования за твоим полетом, а не от слежения за твоими пальцами. Техника – это всего лишь база. Для оркестра какой-нибудь областной филармонии сойдет, но ты-то можешь больше. Так, чтобы слушателю казалось – музыка льется сама собой, безо всяких с твоей стороны усилий. Как у лучших балерин, которые парят, и никому, никому даже в голову не приходит, сколько крови остается в пуантах, как болят связки, как… впрочем, я не балетмейстер, бог весть, что у них там еще болит, хотя болит наверняка. Никто не должен замечать даже тени твоего пота, твоей боли, твоих усилий. Но – да, я довольна. Уже есть с чем работать». От кого-то другого подобная речь воспринималась бы критикой, даже придирками, но от Риммы Федоровны? Похвала, безусловная похвала. Ты можешь больше! Это… окрыляло.

Ритм их общих шагов удивительно вписывался в звучание Паганини – как будто музыку слышала не только она, Олеся, но и Герман. Как будто музыка была общая. Как тонкая, но неразрывная нить, связывающая – сшивающая! – их. Острое, почти болезненное наслаждение – сродни боли в подушечках пальцев после удачного исполнения – да хоть бы того же Паганини. Только сейчас не в пальцах – а где-то внутри. И какая при этом разница, о чем разговаривать? Главное звучало за пределами слов.

Хотя не только. В какой-то момент они вдруг вспомнили удивительный советский фильм «Приходите завтра», и Герман смешно ужаснулся:

– Господи! Вот я идиот! Я же тебя совсем заморозил! Ты, конечно, не певица, но, наверное… – одним движением он стянул с Олесиных рук перчатки, ахнул, принялся растирать побледневшие пальцы и одновременно потащил ее куда-то в сторону.

Там, за углом, обнаружилось небольшое кафе. Простенькое, совсем не похожее на тот пафосный ресторан, но очень уютное: клетчатые скатерти, настенные полочки с книжками (Олеся на мгновение задумалась: настоящие или муляжи?), забавными статуэтками, графинчиками и всякими милыми мелочами. Пахло теплым хлебом, корицей и сильнее всего (как партия рояля в струнном квартете – он вроде для проформы, просто аккомпанемент, но без него совсем не то) – кофе.

За окном, полуприкрытым клетчатой, как и скатерти, шторой, возле которого стоял их столик, все так же кружился снег, и сквозь него тепло сияли окна домов напротив.

– Хорошо как… – Олеся даже прижмурилась от удовольствия, грея руки о кофейную кружку.

– Тебе несложно угодить, – усмехнулся Герман.

На мгновение она смутилась. Что это? Расстановка сил? Типа он – аристократ, а она деревенщина? И вкусы у нее плебейские, как ни старайся, не скроешь. Помни, значит, свое место?