Павел Амнуэль - И никого, кроме… Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 15

– Это тебе врачи сказали через год, на повторном осмотре. Ты сделала вид, что согласилась. Но ты и сейчас уверена – это Стив. Он тебя вылечил. Не знаю, что он с тобой творил: руки прикладывал, смотрел пристально, может, спал с тобой чаще, чем обычно, а?

– Селия!

– Но ты ведь веришь в это.

Молчание.

– Я не верю. Я просто это знаю. Меня вылечил Стив. Он… говорил со мной. Мы садились и разговаривали. Об этом. О том, чего быть не должно. И чего не будет. Говорили. И это прошло.

– Ну да. Вы со Стивом заговорили рак. Уговорили его уйти.

– Получается, что так.

– Господи! Ладно. Ты в это веришь. Значит, ты уверена: если подпишешь, то сможешь исцелять и не сумеешь жить без этого. Вот я тебя и спрашиваю: ты готова к такой участи? Ради того, чтобы получить дом и денежное содержание? А твоя Ребекка? Она тоже должна подписать, верно? Иначе ничего… Она готова? Она верит, как и ты. Она готова взять это на себя?

– Мы обе готовы. Успокойся. Я подпишу, не задумываясь.

– Конечно, ты вообще не привыкла задумываться!

– И Ребекка подпишет, потому что знает: Стив никогда не сделал бы для нее ничего не только дурного…

– Да он вообще ничего для нее не сделал в этой жизни! Все – ты.

– Откуда тебе это…

– Я же сказала: считай, что я медиум. Хорошо, у меня свои источники информации… Дай мне, пожалуйста, кусочек рулета. Где ты его покупала? Люблю с маком – так, чтобы не очень много, а то у нас обычно кладут столько мака, что всякий вкус… О чем мы говорили?

– Ты подпишешь?

– Конечно. Два миллиона и дом в Детройте.

– И способность к сопереживанию.

– От того, что я подпишу, ничего не изменится. Если во мне чего-то нет, то от какой-то подписи…

– Ты точно подпишешь?

– Послушай… Это шанс, верно? Я никогда больше… Почему я должна отказываться от денег? Только потому, что какие-то фантазии…

– Ты не ответила.

Молчание.

– Не знаю. Скорее всего, подпишу. Но если ты думаешь, что мне не страшно… Этот проклятый Стив…

– Селия!

– Ах, оставь! Можно подумать, ты была от него без ума! Он был невозможным человеком, всегда таким был. А когда заболел, так стал просто невыносим. Ты думаешь, я такая стерва – бросила больного, не захотела возиться с инвалидом, да? Ты ведь так не думаешь, Сара. Другие могут, другие не знают, каким был Стив, но ты-то за эти двадцать лет… Разве он не разговаривал с тобой, как с муравьем, на которого можно наступить? Он не…

– Замолчи!

– Почему я должна молчать? Он и теперь свои миллионы не хочет отдать ни мне, ни тебе, ни детям, вот и придумал эту дурацкую… Кто-нибудь обязательно испугается, не подпишет, и все достанется фонду, которым будет распоряжаться Збигнев. Может, Збигнев Стива и надоумил на все это. Ты знаешь, какими были их отношения?

– Селия, замолчи, это переходит все границы!

– Боишься правды?

– Это неправда! Я не хочу об этом говорить. Извини, я устала и иду спать. Так ты подпишешь бумагу?

– Не знаю. Подумаю. Стив способен подложить мне любую свинью. Даже после смерти. Он мог…

– Ты же говорила, что…

– Говорила. Не знаю. Скорее всего, подпишу. Или нет. Спокойной ночи, Сара.

* * *

– Знаешь, не такой плохой рулет, как мне показалось вначале, – сказал Михаэль, доедая последний кусок и подбирая крошки. – И чай замечательный. У тебя все так хорошо получается, Ребекка. Я жалею, что мы мало общались.

– Скажи спасибо матери, – сухо отозвалась Ребекка. – Господи, какой ужасный разговор. Зачем мы это слушали?

– Так получилось, – легкомысленно заявил Михаэль. – По-твоему, мама подпишет?

– Недавно ты утверждал, что – да. Ты хорошо знаешь собственную мать?

– Не знаю, ты права. Мать никогда не рассказывала, что отец так с ней обращался.

– Как с муравьем? Папа… Он был самым добрым человеком в мире.

– По отношению к другим. К тем, кому он помогал.

– И к нам с мамой тоже, уверяю тебя. Он ни разу меня не наказал, а я была не очень-то послушна. Он ни разу не повысил голос на маму, называл ее «моя любимая Сара», и ты бы видел его глаза, когда он смотрел на нее… думал, что никто не видит, а я видела.

– А ты подпишешь?

– Что? Да, конечно.

– Думаешь, отец мог это… ну, устроить так, чтобы мы действительно… Это же невозможно! Наука этого не допускает.

– Тогда чего боишься ты? Я вижу – ты боишься. Подпишешь, и вдруг на тебя свалится все знание, а ты не готов, ты можешь утонуть…

– Ребекка, скажи честно: ты думаешь, отец мог это сделать?

– Конечно. Если он так написал, значит, так и будет.

– И ты готова…

Ребекка промолчала. Медленно поставила чашку на журнальный столик, сложила руки на коленях, она не хотела смотреть на Михаэля, но что-то притягивало, она отводила взгляд, но почему-то получалось, что она все равно видит его глаза, будто пространство в гостиной искривилось, линии замкнулись, и невозможно было смотреть на часы, висевшие на стене, потому что она видела не циферблат, а напряженное лицо Михаэля, и даже на собственные ладони смотреть было невозможно, потому что они стали зеркальцами, отражавшими лицо Михаэля, его насупленные брови, плотно сжатый рот и взгляд – она не хотела, чтобы Михаэль смотрел на нее таким взглядом, он не должен был…

– Не знаю, – сказала Ребекка. – Конечно, я… боюсь. И если подпишу… Совсем не потому, что хочу получить деньги… Мне кажется, что без этих денег я буду счастливее, мне всякий раз дурно делается, когда я думаю, сколько что стоит, и нужно ли это покупать, мне вещи мешают, они делают меня не свободной, понимаешь, я бы обошлась без них… Но если папа хочет… хотел, чтобы я стала частицей его личности… я не могу оценить иначе то, что он написал… если он захотел, чтобы мы приняли в себя его личность… ты разве не заметил: он разделил между нами самого себя, свою суть, свое «я», он не сделал бы этого, если бы считал невозможным. И еще… если он хотел оставить на земле собственную личность, он бы выбрал… ну, кого-то одного, кому завещал бы… А он разделил между нами четырьмя…

– Пятью, – поправил Михаэль, – мы все время забываем о Саманте, которая даже на похороны не изволила приехать.

– Да, Саманта… Хорошо, между пятью. Значит, мы пятеро не просто получим какие-то отдельные папины способности. Мы станем… я не знаю, мне так кажется… мы станем одной личностью, понимаешь? Каждый потеряет частицу себя и приобретет частицу другого.

– И я стану немного тобой? Это было бы замечательно!

– Пожалуйста, Михаэль! Не надо шутить такими вещами! Твоя мать… Сейчас она эгоистичная, не очень умная… извини, что я…

– Ничего…

– Она физически не способна к состраданию. Потому и папу бросила – может, она и хотела бы остаться, но не могла, он стал ей чужим, противным человеком… Она получит способность к состраданию, а это значит – будет забывать о себе, полностью соединяться с чужой болью… Папа так делал, и Селия тоже будет делать так, и значит, когда подпишет бумагу, она станет иной. Она не сможет принять наследство, не обладая даром сострадания, – и у нее этот дар появится, ты понимаешь это? Ты представляешь, какая это будет для нее ломка? Она выдержит? Она об этом думает?