Радмир Шарапов - Угроза 4.0?

Петр Степанович, невысокий, коренастый мужчина, с белесыми глазами и постоянно грязной головой. Накрахмаленная старая кремовая рубашка подчеркивала болезненную красноту кожи. Максим съязвил про себя, что краснота эта от любви мыть полы с порошком. Хозяин квартиры считал это своей особенностью, мудростью, которую он приобрел с жизненным опытом, и, само собой, находил в этом способе массу полезных преимуществ.

– Хорошо, спасибо, но, только если потом, мне сейчас уходить, – холодно ответил квартиросъемщик.

Максим с пониманием относился к загонам пожилого мужчины. Однако ему не нравилось, что этот человек – яркий представитель старой советской закалки, по инерции ушедшей эпохи – не признавал прав на частную жизнь, личное пространство и прочей, по его мудрому мнению, чепухи. Нередко без стука и разрешения он вторгался к своему квартиросъемщику или проникал в комнату, когда Максима не было дома. Что Петр Степанович искал во время таких рейдов, известно было только ему самому. Агент догадывался, что скорее всего пожилой мужчина, напротив, хотел убедиться в отсутствии того, что подтвердило бы его опасения. У страха глаза велики, поэтому, по мнению Петра Степановича, обнаружить в комнате Артема, к примеру, использованные шприцы было чуть ли не наименьшим из опасений. Именно с такими токсичными, побочными явлениями обрушившегося на Россию либерализма Петр Степанович ассоциировал данную ему по факту рождения свободу. По всей видимости, круто изменившийся уклад жизни людей в России, за которым последовали упадок нравов и губительная интерпретация свободы, закрепили в нем твердое убеждение о преимуществе саморазрушившегося режима. В отсутствие эмпирического опыта ему не дано было понять, что из себя представляет и чему служит наличие естественных для человека прав. Как Петр Степанович отказывался понимать суть современных технологий, предпочитая доверять тому, что скажут. Точно так же из тех же источников он жаждал регулярно получать нелепые обоснования нарушения своих прав, нередко преодолевавших границу здравого смысла. Именно так ему удавалось сохранять внутренний баланс, не задавать вопросы и не искать на них ответы, которые его огорчат.

Хоть агент и закрывал свою комнату на ключ, он в соответствии с профессиональной этикой не исключал варианта такого визита, ведь в квартире был как минимум еще один ключ. Контрразведчик предусмотрительно поставил растяжку из обыкновенной нитки, закрепленной по бокам двери пластилином, чтобы входящий срывал эту нить незаметно для себя, и очень скоро обнаружил вторжение.

– Хорошо, что у меня ствола нет, а то старик бы нашел и ментов вызвал, – рассуждал про себя агент, спускаясь по лестнице.

Максим вышел во двор и направил свой ход к автобусной остановке. Выпавший снег таял. Повсюду досаждала мерзкая слякоть, было сыро, и поднялся холодный ветер. Оздоровительное фланирование до метро решено было отложить до более приятной погоды, появление которой, однако, в ближайшее время не предвиделось. Агент доехал до большого парка, вынырнул из подземки и, преодолев смешное расстояние, устремился вглубь деревянных голышей. Место встречи с куратором было выбрано в малопосещаемой части заказника, месте, недоступном оку статичного наблюдения, а в такую погодку еще и безлюдном. Приближаясь к назначенной точке, агент с удовольствием обнаружил, что сейчас тут и вправду ни души, а теснящаяся полоса деревьев укрывает место встречи от случайных глаз. Макс прогулочным шагом подошел к скамье – на ней сидел пожилой мужчина в темно-серой шляпе из шерстяного фетра, перетянутой потертой черной лакированной лентой. Сидящий мужчина был одет в кашемировое темно-серое пальто, с черными пуговицами, воротник был задран так, что почти доходил до шляпы и едва оголял лицо, оставив место только острому взгляду, напоминая забрало. На ногах у куратора были старомодные шерстяные брюки и лакированные до блеска коричневые ботинки. Мужчина сидел так, словно наслаждался видом вдали, его выдавало только то, что из-за гущи деревьев никакой дали не было видно. Максим подошел вплотную, но мужчину это не заинтересовало, и он продолжал неподвижно сидеть и наслаждаться отвратной погодкой. Агент окинул взглядом скамью – она была сырая, местами покрытая полугнилой опавшей листвой. По правилам встречи он должен был присесть рядом как бы невзначай. Максим тяжело выдохнул, стряхнул рукой мокрые листья и сел почти на краешек, чтобы как можно меньше запачкать джинсы. Посмотрев мимолетом на седока, он заметил, что тот предусмотрительно постелил под седалище теплую подстилку. Макс еле заметно ухмыльнулся, признав бесконечную правоту опыта.

Молодой человек, подсевший к немолодому, достал из кармана смартфон и начал в нем ковыряться. Подул сильный ветер, но деревья лишь слегка покачнулись, словно он прошел сквозь них. Грозный гонитель туч рассердился, издав глухой гул недовольства отсутствием листвы, его вечно новых приятелей, обязывающих деревья податливо реагировать на появление могучего друга. Молчание продолжалось еще около семи минут, пока наконец мужчина в летах по имени Геннадий И. не положил ногу на ногу и не выдохнул выдохом, который обычно бывает у недовольных стариков.

Немолодой мужчина был дядей Максима, самым дорогим человеком на всем белом свете, заменившим Максиму отца.

***

Геннадий И. забрал Максима в возрасте тринадцати лет из дома матери, когда та умерла. Женщину звали Людмила, жили они бедно, в небольшой квартире полуразвалившегося двухэтажного дома, классифицируемого в обиходе как «сталинка». Все происходило в маленьком городке, относительно недалеко от озера Байкал, в недоступном для цивилизации месте. Это был очень тяжелый период в жизни мальчика, который не знал своего отца. От матери в адрес другого родителя он слышал только нецензурные ругательства. Людмила считала, что отец Максима бросил их, и болезненно реагировала на вопросы и разговоры о нем. В особенно трудные минуты тяжелой судьбы она с особым презрением отзывалась об отце мальчика. Людмила считала те мимолетные отношения глупой выходкой, а себя наивной дурой, что было самыми мягкими высказываниями в памяти сына. Максим ощущал, как в такие моменты мама холодела к нему и даже не пыталась этого скрывать. Людмила об этом потом горько сожалела, но через какое-то время все повторялось вновь. На ее долю, как и большинства российских женщин глубинки, выпала тяжелая судьба, настолько тяжелая, что обычный человек столько вынести не может. Людмила и не вынесла, в возрасте 33 лет она скоропостижно скончалась, врачи сказали, что не выдержало сердце. От чего именно умерла мама, Максим понял спустя годы, он понял, что сердце было кульминацией множества патологий.