Дарёна Хэйл - На разрыв

– Ветром, – отвечает она совершенно серьёзно.

Оскар вздёргивает брови – удивлённо и немного насмешливо, словно побуждая её пойти дальше и сказать что-то ещё, но добавить здесь нечего.

До ближайшего перекрёстка они доходят вместе, перебрасываясь ничего не значащими фразами, а на светофоре – расходятся в разные стороны. Перед тем, как уйти, Оскар говорит:

– Я думаю, это был хороший ветер.

Варвара только пожимает плечами. Ветер, как ей кажется, не может быть ни хорошим, ни плохим: это просто ветер, и всё. Он может быть северным, или северо-западным, или дуть в любом другом направлении, и скорость у него может быть совсем небольшой, почти незаметной, а может быть запредельной. Он может вкрадчиво, холодными пальцами забираться под одежду, а может бесцеремонно срывать с людей шапки (или даже крыши с домов). Но он не плохой, и не хороший. Просто ветер, и всё.

И никуда от него не денешься.

В безветренном городе Варвара бы просто не выжила.

Ей иногда кажется, что и от неё самой никуда точно так же не денешься, ну разве что выживают без неё многие легко, без проблем. Хуже всего, что иногда выживают без неё те самые люди, от которых хотелось бы другого… Взять, например, ту же Янку, с которой они спелись с первого слова, с первого взгляда, с которой столько было выпито в неизменном пятничном кабаке и съедено чуть ли не каждый день на обеденном перерыве, с которой они общались не только в рабочее время, но и вообще едва ли не двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю – и с которой они так бесславно умудрились поставить жирную точку в своих отношениях.

Или, скорее, даже не жирную точку, а самый настоящий восклицательный знак: громкий и непреклонный, потому что орала Янка дай бог. Осуждать её не получается, да и не хочется. Будь у Варвары младший брат, она бы тоже берегла его честь от всяких там посягательств.

Хотя как раз посягательств можно и не бояться. Ночи на базе отдыха были одноразовой акцией, и Егору продолжение оказалось не нужно настолько же, насколько и ей. Да и какое у них могло быть продолжение: шесть лет разницы в возрасте, фанатичная верность спорту у одного и абсолютное нежелание влипать в какие бы то ни было отношения у другой.

Единственные отношения, на которые Варвара согласна, – это дружба. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где никто не считает другого своей собственностью, а все проблемы проговариваются вслух. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где каждый готов помогать, не задавая вопросов, а на любые вопросы всегда найдутся ответы – и абсолютно любой ответ можно озвучить. Такая дружба, когда, увидев в магазине что-то, что порадует подругу, ты покупаешь это без колебаний, и она делает то же самое, так что иногда вы безо всякого повода обмениваетесь подарками (и есть риск, вскрыв красивую упаковку, обнаружить то же самое, что ты сама вручила минуту назад, просто потому, что радует вас часто одно и то же), и чтобы в основе у этой дружбы лежало тепло, которое никуда не уходит, даже если вы полтора года разговариваете исключительно по работе.

Янки Варваре не хватает так, что иногда ей снится, как они снова куда-то идут – на обеде, или после окончания рабочего дня, или в выходные, неважно.

Янки Варваре не хватает так, что от колючего беспокойства никуда не деться каждый раз, когда ей кажется, будто что-то случилось.

Вот как сегодня, ведь сегодня совершенно точно что-то случилось. Никогда раньше Егор не приходил к ним ни с тяжеленной сумкой, ни с таким убитым выражением лица, абсолютно потерянным и абсолютно отчаянным, и никогда раньше Янка не говорила ему, что это – пиздец, хотя пиздеца, надо думать, они оба в своей жизни успели хлебнуть от души.

Именно поэтому, вернувшись в офис за пятнадцать минут до окончания рабочего дня, Варвара сидит как на иголках. И, может быть, именно поэтому Янка не спешит уходить. Столы пустеют один за другим, а она так и сидит, уставившись в монитор, медленно постукивая по клавиатуре, как будто бы ждёт, когда все наконец-то уйдут и можно будет остаться в одиночестве.

Уронить голову на руки и заплакать?

Стиснув зубы, Варвара всё же решается. Она поднимается, с грохотом отодвинув свой стул и едва не снеся со стола половину бумаг, и её шаги отдаются гулким эхом в обезлюдевшем помещении.

– На такой случай, – говорит она, останавливаясь за спиной у бывшей подруги, – я всегда ношу с собой фляжку с ромом.

Янка не оборачивается.

– А то я не знаю, – отвечает она медленно, голос сухой и надтреснутый.

Нет, ерунда. Бывших подруг не бывает.

Связаны, значит связаны. Навсегда, значит навсегда.

«Одна из коллег». Ха-ха-ха.

Быстрее молнии, быстрее быстрого Варвара оказывается напротив Янки. Она садится прямо на стол, как в старые добрые времена, и, упираясь ладонями в колени, наконец-то спрашивает:

– Ну? Что случилось?

Янка тяжело усмехается.

– Сначала ром.

И Варваре не нужно повторять дважды.

Закуску она с собой, конечно, не носит, но в закутке, гордо именуемом офисной кухонькой (не очень-то и гордо, ага) достаточно печенья и шоколада, чтобы не походить на заправских алкоголиков, пьющих просто так, на живую. Есть там и яблоки, но резать их совершенно точно лень, так что ром, печенье, шоколад – и долгий взгляд друг другу в глаза перед тем, как Янка признаётся:

– Я не знаю, что делать.

И это на неё не похоже. Надо барахтаться, так?

– У тебя всегда есть план, – осторожно говорит Варвара. Она понятия не имеет, в чём дело. – Ни за что не поверю, что сейчас всё иначе.

– Все мои планы накрылись медным тазом, когда Злата решила, что больше не будет кататься с Егором.

Требуется примерно десять секунд для того, чтобы картинка сложилась. И пятнадцать – для того, чтобы Янка снова заговорила.

– Десять лет жизни можно выбрасывать на помойку. И туда же – все планы на будущее. Не представляю его на обычной работе, и тренером в таком возрасте тоже не представляю, его это просто сломает.

Тогда, два года назад, можно было ничего толком не знать и особенно не интересоваться. Можно было дружить исключительно с Янкой, без подробностей о её младшем брате – ну, спортсмен и спортсмен, подумаешь, сам добирался из дома до катка и обратно до дома, и это в девять-то лет, и подумаешь, длинный рваный шрам на икре (и потрясающая россыпь родинок по всему телу, чего уж там), можно было не говорить о нём и не обсуждать его карьеру – а чего там было обсуждать, если он восемь лет катался с одной и той же партнёршей, а Варвара в фигурном катании не понимала ничего ровным счётом.

Чуть позже уже не стоило ничего обсуждать – потому что Варвара просмотрела все видео, какие только нашла, и, чёрт возьми, начала замечать какие-то закономерности (что произвольный танец, например, всегда длиннее короткого, как это ни очевидно, и поддержек в нём больше, и прочее), а ещё потому что ей было страшно о нём говорить – выдать себя неосторожным словом или румянцем.