Ольга Овчинникова - Будни ветеринарного врача. Издание 2-е, исправленное и дополненное

А мне как-то, помнится, атропин прилетел в глаз – так коллега выпускала воздух из шпричика с препаратом. Зрачок в этом глазу расширился, и я едва смогла дальше вести приёмы – ни черта этим глазом не видела. То ещё зрелище было, скажу я вам.

…Пока чай-кофе, Аля привычно созванивается с лаборантами, которые по телефону диктуют ей результаты анализов крови. Зажав телефон между плечом и ухом, она старательно вырисовывает цифры на бланках, и я, подглядывая, мельком просматриваю анализы кошки с подозрением на ХПН. Основные почечные показатели предсказуемо зашкаливают; прогрессирующая анемия и нарушение обмена веществ подтверждают грустный диагноз. Надеюсь, говорить по поводу этого с ней буду не я: опыт подсказывает, что когда об одном и том же говорят разные доктора, до хозяина пациента доходит быстрее.

Под конец смены уставшая Аля приносит мне телефон:

– Хотят с врачом поговорить.

Я натягиваю колготину. Смена была тяжёлой, поэтому я натягиваю её уже минут сорок, – со стороны это выглядит, как неподвижное сидение на диване, у которого продолжается бурный роман с моей жопой. Все остальные давно ушли.

– Алё? – отвечаю в трубку и узнаю голос той самой заводчицы, которая приходила с кровотечением.

– Скажите… моя кошка лежит на боку, глаза стеклянные… не моргает… и вроде не дышит. Она что, умерла?

* * *

Вчера опять работала сутки. В промежутке между пациентами изучала схему лечения атопиков 16 16 Пациенты – аллергики, страдающие атопическим дерматитом. , со скрипом запоминая названия препаратов. «Почесологи» – так забавно именуется в узких кругах профессия дерматолога – говорят, что аббревиатура атопического дерматита говорит сама за себя, – это АД для всех.

Быть хорошим врачом – это постоянно учиться. Все эти пустулы, папулы, гранулёмы и, не побоюсь этого слова, бляшки сами себя не выучат и не вылечат.

Опять же этими словами можно вполне себе безопасно ругаться, – так я достраиваю в своей библиотеке матов ещё одну полочку, четвёртым этажом, рядом с которым тут же услужливо возникает устойчивая стремянка. Хоть какой-то стимул.

На ночь в стаце оставался кот после задержки мочи, и вторую половину ночи я вставала каждые полчаса, чтобы проверить его или поменять шприц на инфузомате. Это было ужасно. В моем возрасте не спать сутки чревато, но есть ультиматум: или ночные смены, или досвидос.

Досвидос после каждой ночной смены звучит всё заманчивее.

На заре моей карьеры предложение работать по ночам звучало даже забавно – как можно принимать экстренных, когда едва освоила постановку катетеров? Меня стали ставить в смену со старожилами, за счёт чего навыков заметно прибавилось. Теперь мне самой доверяют натаскивать новичков, – стандартный обычай передачи опыта в коллективе. Ночь уже не пугает, как раньше, но сон пропал, и теперь ещё снятся кошмары. Это адски выматывает.

Я хочу спать, спать и спать. И спать, и спать. Круглосуточно. И когда такая возможность возникает – лежу в обнимку с бессонницей и воспоминаниями о своих тяжёлых пациентах. Надо найти мужчину. Такого, чтобы не позволял мне тяжело работать. Чтобы я полотенчики, там, беленькие на кухне вешала на крючочки… Кроватку застилала без складочек… Вот тогда я смогу спать без кошмаров и переживаний.

«Ага, мечтай!» – прерывает иллюзорные мысли внутренний голос.

Видение полотенчиков тает, сменяясь красочной картинкой кровавой парвовирозной дрисни, огромную лужу которой выдал намедни ротвейлер во время капельницы. И не успела я закидать её пелёнками, не давая растечься по всей терапии, как пёс начал щедро блевать жижей, похожей на кровавый кисель. После их ухода, кабинет погрузился в жутчайший коктейль из запахов: специфический аромат эвакуированных из организма выделений щедро смешался с едкой хлоркой и озонистым ароматом кварцевой лампы, рядом с которой я повесила свой халат, напрысканный дезинфектантами. На входной двери полчаса висела грозная надпись, где жирным красным маркером значилось: «Кварц опасен для глаз! Не входить!» с нарисованным, не менее красным слезящимся глазом. Этот глаз наглядно демонстрировал, что будет у того, кто захочет «просто спросить», пытаясь вломиться без вызова.

Остаток смены я вожделенно расчёсывала красные пузыри на руках и лице, констатировав аллергию на хлорку. Для кошек она, кстати, тоже ядовита. Озон ядовит тоже, и кабинеты после него надо проветривать.

– Жареными микробами пахнет, – мечтательно озвучила тогда Аля свои ассоциации с запахом кварца.

По её мнению, когда рана при обработке щиплет – это тоже микробы, которые «дохнут в муках».

* * *

…Вот уже ночь, выходной, а я, вместо того, чтобы мило похрапывать и пускать слюнку на мощном мужском плече, смотрю вебинар про стареющих кошек. Основная мысль: у пожилых кошек надо рутинно брать кровь на тироксин, и теперь есть корм для больных гипертиреозом.

«Н-да, тяжёлый случай. Пожалуй, мужчина необходим», – замечает внутренний голос где-то на задворках параллельно осознанию того, что и корм при гипертиреозе кошек далеко не панацея.

Заворот желудка – это заболевание ночное. Царство вагуса 18 18 Вагус (блуждающий нерв) – он очень длинный, идёт от черепа до середины желудочно-кишечного тракта – отсюда и название.

(П.Р.Пульняшенко).

Наш городской филиал работает круглосуточно, моя смена – ночная, и вечер встречает традиционно полным холлом народу. Это и повторники, которым назначены процедуры два раза в сутки, и те, за кем владельцы наблюдали весь день, в надежде, что всё пройдёт само, и те, кого обнаружили блюющим или дрищущим, придя домой после работы.

Ночная смена у меня сегодня с Серёгой: я выхожу как терапевт, он – за хирурга. Работать с ним одно удовольствие – это один из тех опытных, молчаливых врачей, которые говорят строго по делу.

Сергей среднего роста, с короткими, взлохмаченными волосами, одет в слегка помятый халат, из кармана которого всегда торчит какой-нибудь шприц – или пустой, для раздувания манжетки интубационной трубки, или, перед операциями, с чем-нибудь вкусным, набранным для дачи премедикации. Смеётся Серёга крайне редко – вынужденный циничный юмор, присущий хирургам, делает его харизматичным, а редкие шутки просто убойными.

С удовольствием приходится признать, что хирургия – его призвание, особенно, что касается сборки в первоначальное состояние костей конечностей и раздавленных тазов у бедолаг, упавших с большой высоты или попавших под колёса машины. Разглядывая снимки пациентов до и после операции, особенно с костями, разломанными в хламину, я всё больше укрепляюсь в мысли, что невозможно быть хорошим врачом сразу во всех областях, и что будущее ветеринарии – за узкой специализацией. Сейчас я стараюсь так и делать: если пациент хирургический, то отдаю его тем, кто в этом поднаторел. Исключение составляет, пожалуй, гнойная хирургия – всякие наружные повреждения не ввергают меня в транс так сильно, как необходимость проникновения в брюшную или, не дай бог, в грудную полость животного. И кости уж как-нибудь сверлите там без меня, пожалуйста!