Владимир Фадеев - Возвращение Орла

– Как-то у нас не в коня корм.

– У нас корм в Орла!

Виночерпий ещё раз удивлённо крякнул:

– Но и при этом нельзя дважды выпить один стакан… Ну, что, буддисты, буд-дем!

Выпили. Катя сначала лишь пригубила, потом тихо, точно только для себя, произнесла: «за полнолуние!» – и маленькими глоточками выпила из точёного стаканчика до дна, с трудом удержавшись, чтобы не закашляться.

Комментировать её подвиг прямо никто не стал, но высказался каждый, как будто про своё:

– Ладно, за девчонками завтра поедем! – Поручик.

– Кои веки вместе собрались! – Капитан.

– Будда тоже был поэт, – Семён.

– А Христос – рыбак! – Аркадий.

– Склодовская! – неожиданно, Николаич

– И кровь христова – не обязательно кагор, – Африка.

Восстановив дыхание, Катя спросила:

– Это – спирт?

– Катенька, – развёл руками Семён, – ты же ещё не ведьма.

В ответ она многозначительно подняла бровь и тут вдруг все заметили, как на глазах начинало светиться её лицо – или просто запылало от выпитого?

– Чистый самогон! – продекламировал, насколько можно продекламировать два слова, Виночерпий.

– Самогон? А совсем не пахнет.

Семён вздрогнул – поменялся и голос, каждый звук как будто оделся в бархатную шубку.

– Я же говорю – чистый! Правда, немного не по ГОСТу, – и в шутку замахнулся на Аркадия, – градусов 65.

– По-честности же говорю – всосало! – начал было прикладывать ребро ладони к груди Аркадий, но Катя его перебила.

– А что ты за песню про наши церкви сочинил, Женя? Спой!

Африка поплыл, как кот, награждённый сметаной за пойманную мышь.

– Я-то только музыку, Семён сочинил, – но в хозпалатку за гитарой нырнул стрелой. Пока подстраивал, сообщил, – Орёл там какой-то неживой, – но никто на это не обратил внимания.

Семён театрально прокашлялся, Африка ударил по струнам.

– Стоп, стоп, стоп! – по-режиссёрски выступил Виночерпий, – что в песне главное?

– Слова!

– Музыка!

– Эх, ты, калига гусельный… слова, музыка… Душа! А душа – это огонь, который не должен гаснуть! – и обновил нержавеющие микрофужеры.

Катя больше не пила, и никто не подумал её уговаривать.

Солнцу оставалось до касания с речным створом каких-нибудь пять диаметров.

«Успеют спеть, – подумал Капитан, – даже хорошо, что с песней…»

Семён и Африка, начали точно в унисон и в голос, словно перед этим полчаса распевались – виночерпий знал, что в песне главное!

Век не впрок. Судьба не в милость.

Путь давным-давно не прям.

Как душа изголосилась

По дединовским церквям!

Там, где Божьи внуки ищут

Золотые купола,

Только окский ветер свищет,

Только черти место рыщут

Под недобрые дела

Тут, на распутье «рай» и «ад»

Не разберёшь, кто виноват,

А раз нет тех, кто виноват –

Ну, значит, мы.

Ведь приползёт какой слепой

Взглянуть на мир с их высоты –

А у дединовских церквей глаза пусты.

И вздохнёт, опившись брагой,

Некрещёный старикан:

«Эти церкви строят на год,

А ломают на века!..»

У земли на сердце раны

Не рубцуются уже:

Души выгнали из храмов,

Душу вынули из храмов –

Храмы рухнули в душе.

Отыщи, попробуй, друг,

На сто приокских вёрст вокруг

Такой предел, где слово Божие у дел…

Ведь прилетит какой святой

Поговорить издалека –

А у дединовских церквей нет языка…

И приползёт какой слепой

Взглянуть на мир с их высоты –

А у дединовских церквей глаза пусты.

Виночерпий знал, что в песне главное!

Перетерпев конкурентов, в наступившей тишине снова запели соловьи. Молчали дольше, чем предполагал градус.

– Физик родился, – нашёлся Николаич.

– Слышь, Аркан, бард – тоже русское слово? – Семён даже не прятал усмешку.

– Конечно, – Аркадий только на секунду и задумался, – бродяга, искажённое, как обычно – бардяга , странствующий музыкант. Все наши калики – странствующие певцы. Иначе – бродившие, бродяги, бардяги .

Опять помолчали.

– Грустное у нас какое-то христианство, раздрай да запустение. Вот в буддизме… – начал было Аркадий, но его перебил Африка.

– Не пойму я тебя: то весь из себя русский, а то сразу и буддист. Да весь твой буддизм хоть один такой храм создал?

– Будда целую вселенную создал!

– Создать Вселенную легко, – выступил примирителем умный Николаич, – нужно просто что-то разделить на ноль.

– Ну, ноль у нас есть.

– Где?

Виночерпий кивнул на палатку, где спал Орёл.

– А что будем делить?

– Неважно.

– Как? Что из этого деления выйдет – не от ноля же зависит! Ва-ажно!

– Давай разделим Аркадия! Вот рыбы-то будет! Только… только Орёл не ноль, он бесконечно мал, а это не ноль, взрыва не будет, Вселенной не будет, а будет чёрте что.

– Надо ему налить, занулить.

– Тогда не налить, а н о лить.

– Тогда уж н у лить?

– Ну… лить.

Стоп, ребятишки!!! – Хохуля не дышит!..

В. Ерофеев, «Вальпургиева ночь»

Капитан снова отделился от команды, встал лицом к реке и солнцу. Чувствовалось – волновался. Приближалось заветное мгновенье…

Если долгий – считай от самой Коломны – широкий и ровный участок Оки как бы упирался в косу, за которой река уходила вправо, то другим концом этот текучий канал смотрел на запад, и туда, где в самой дали река сливалась с закатной дымкой, полторы недели в середине мая аккурат в этот створ угадывало садиться малиновое майское солнце. Всего-то, может быть, четверть часа, но что это были за четверть часа! На узкую полоску речного горизонта солнце заходило как самолёт на посадку, сначала едва касаясь левого берега огненным колесом-телом, а к концу створа полностью прячась в окской купели-спальне. Ока на эти минуты, как по заказу, затихала, самая большая рябь случалась от комариного крыла, и рубиновая солнечная дорогая была такой чёткой и яркой, что хотелось на неё ступить и продефилировать на зависть всем видимым и невидимым духам.

Сегодня был первый день солнцекупания. Река, как-то странно-разноцветно зарябившая сразу после пробуждения ребят, замерла. Гроза, заходившая на Оку с севера, притормозила свои орды, не мешая свершиться очередному чуду в приличествующей чуду тишине (а то, что это была тишина, а не природная немость, наступившая вдруг в результате какого-то аварийного отключения звука, подтверждали лещиные шлепки, оставляющие с рваными краями прорехи в её, тишины, живом теле, да аккуратные, как бы подлуженные дырочки от коротких коленец пробующих голос соловьёв).

Солнце, огненное колесо, накатывало на речной кусок горизонта, ещё каких-нибудь десяток минут и начнётся ярилово чудо, во время которого – в это Капитан верил, как трёхлетний ребёнок в Деда Мороза – всё и произойдёт, столько подтверждающих знаков, включая не просто так только что продырявленный, хоть и пьянкой, пространственно-временной континиум – Зеведеев, Будда, Фадеев…