Владимир Фадеев - Возвращение Орла

«А эти Софроновы и Банины, Пономарёвы и Есины – боялись? Жили – и всё. Но если жили и всё, просто жили – значит, не боялись. Но и мы просто живём, живём – и всё… Кого мы боимся? Никого. Сам чёрт нам не брат, чего я напустил на себя?..»

От их появления в дальнем углу вороны сорвались с мест, показалось – с хохотом.

«Врёшь, врёшь – боимся, боимся, ещё как боимся, и так глубоко от этой боязни в стакан залезли, что уже и разглядеть не можем своего страха. И – не живём! Не живём! Боимся. Жён у нас, считай, уже нет, детей – по одному, то есть, почти тоже нет, дела, своего дела, ради которого можно и жить, и умереть – и в помине нет, да и жить нам, по сути, негде… только хань трескать! Живые покойники, именно – покойники, настоящие, а эти… эти не покойники, эти… оставленники, души их оставили… покинутники, а покойники – мы». И сам удивился, как далеко вслед за одним катиным словом забрался.

И теперь показалось, что лица с ржавых в подтёках времени фотографий смотрят на него не просто с укором, а с брезгливым осуждением. «Как сквозь строй…». Даже ускорил шаг.

– И зачем все эти камни, портретики… – стряхивал с себя подёргиванием плеч паутинки взглядов, – умерли и умерли, что теперь…

– Стыдно? – чуть заметно усмехнулась Катя. – В том-то и дело, что не умерли, и слава богу.

– Как это – не умерли?

– Боги так просто не умирают.

– То боги.

– Для русских боги – это предки. Потому и памятники. Раньше были столпы с вырезанными ликами, молились им на капищах, теперь молимся вот им.

– Поминаем, не молимся.

– А вон посмотри.

Катя кивнула в сторону, где через два ряда за синенькой оградкой сидела лицом к ним нестарая женщина. В как будто привязанном к невидимой точке взгляде не было скорби, даже грусти, казалось, она просто смотрела в невидимое Семёну и Кате зеркало.

– Поминает или молится? – а после согласительного вздоха Семёна добавила, – да ты сам всё понимаешь, просто… просто стыдно стало, признайся. В пивной не стыдно, а на кладбище стыдно. Боги…

Дошли по тропке до самого конца кладбища, появились недавние захоронения, свернули направо и стали искать табличку с Пономарёвым Сергеем Ивановичем. Не было. Не было и поваленной ветлы.

– Может сразу надо было направо, а потом – налево?

– Пойдём сейчас направо.

Через четыре могилки уткнулись в свеженькую. На перевёрнутом ведре рядом с песчаным бугорком сидел вчерашний мальчишка, тапочки, в руках вратарская кепочка. На бугорке пластмассовым венок, простой деревянный крест и фанерная табличка «Кудина Марфа Ефановна». И цифры после чёрточки: – 11/05/88.

– Как же… – в непонятном для Семёна недоумении произнесла Катя и остановилась, опустив руки.

– Мать? – спросил Семён, как-то сразу проникнувшись сочувствием.

Паренёк поднял голову. Под носом следы размазанных соплей, но глаза сухие.

– Бабуня.

– Бабушка, – проговорил Семён соболезнующим голосом.

– Бабуня, – поправил малец, – бабушка когда ещё умерла… вон там лежит, кивнул в сторону выхода.

– Прабабка, значит?

– Бабуня, – повторил ещё раз, как бестолковым ученикам учитель, и как-то не по-детски пошутил, – прабабка ей была правнучкой.

– Сколько ж её лет… было? – удивился Семён.

Мальчишка пожал плечами.

– Много.

– А родители… мать жива?

– Да-а… – махнул рукой, да так красноречиво, что Семён прямо-таки услышал недавнее Катино: «пьянство – это маленькая смерть…». И ещё вспомнил, из Стругацких, кажется, что родители двенадцатилетнего ребенка – это всегда существа довольно жалкие, обремененные кучей забот.

Семен вспомнил вчерашнюю встречу, прикинул: умерла 11-го, значит, хоронили 13-го, как раз вчера. А Катя всё не отмирала.

– Деньги были нужны?

– Как не нужны…

– Тебя зовут как?

– Стёпкой.

– Её Катей…

– Знаю.

– А я… Семён.

Малец посмотрел на него подозрительно. «Какой же ты Семён?» – читалось в его взгляде.

– Как же… я не знала? – выговорила наконец Катя.

– Бабуня не велела трепать, – сказал пацан.

– Ты, Стёп, после обеда приходи ко мне… в музей, посмотрим твою медальку.

– Вчера надо было.

– Ну, ты так приходи… чаю попьём.

Не вставая, паренёк умудрился посмотреть на них сверху вниз и ничего не ответил. Семён почему-то почувствовал себя недорослью, обернулся через несколько шагов – пацан всё так же сидел на ведре, но теперь показался Семёну маленьким старичком.

– Не пойму я их тут… Сергей Иванович, дед – наивный, как дитя… ты же его знала. А это дитя, мудрое, как старик… Знаешь, у этрусков было таинственное существо – Таг, с лицом ребёнка и мудростью старика. Оно было первоисточником их религии откровения, а появилось из недр земли. И китайский Лао-Цзы переводится, как старик-ребёнок, он родился уже с седыми волосами. Оба верили в существование островов блаженства, где растёт трава бессмертия. Вот и этот Стёпка… Нет, детей сейчас так не называют, что-то тут не настоящее.

Ещё немного походили между последними рядами, но своего Пономарёва так и не нашли. Катя после встреч с мальчишкой туго молчала, Семён больше не мешал её странному переживанию, ни о чём не спрашивал, несколько раз только пробурчал как бы самому себе:

– С Ниной Ивановной надо приехать, покажет.

Что в имени тебе моем?.

А. С. Пушкин

Возвращаться сразу не хотелось, Катя, похоже, ждала, когда выйдет мальчишка, но того всё не было и не было. Немного прогулялись. По краю кладбища росли чистотел и крапива, а через колейную дорожку шелковистое поле зелени с весёлыми жёлтыми пятнами одуванчиков. Бегали с деловым видом собаки, невдалеке паслись коровы, и – вороны, вороны, вороны.

– Вот были имена: Марфа Ефановна, – попробовал разрядить Семён, – песня! Не слышал такого имени – Ефан. Нерусское… или, наоборот, такое русское, что уже и нерусское.

– Русских имён теперь нет, – неохотно отвечала Катя.

– Да уж, Иванами мало кого называют, одни евреи, чтоб подстроиться, чем, кстати, себя и выдают.

– Иван как раз самое нерусское. Означает «помилованный иудейским богом». Семён, кстати, тоже еврейское. Степан, – кивнула в сторону кладбища, где остался мальчишка – латинское… а русских нет. У любого западного славянского народа славянских имён полно, а у нас шаром покати.

– И почему?

Катя посмотрела на Семёна с лёгким укором, не придуряйся, мол, очевидно же, но, чуть подумав, всё же ответила:

– Западные и с правильными именами не больно-то им страшны, а тут приходилось зачищать капитально.

– Кому – им?

– Попам. Знаешь, что у нашей церкви был запрещающий список из сотен славянских имен? Вот целому народу имена и поменяли. А у вас даже прозвища нерусские – Семён, Аркадий, Африка…