Александр Писнов - Верблюды и облака

Такое иногда бывает, с годами на это всё меньше и меньше обращаешь внимание. Это когда в хорошую ясную погоду жарким летом или весной, на Пасху, появляются кучевые облака. Ватные, огромные, и на первый взгляд, медленно меняющие свои формы. Там есть замки, головы, горы, странные и удивительно похожие на настоящие лица с реально изменяющейся мимикой. Стоит отвлечься, и картинка поменялась. Пока кому-то рассказываешь об удивительном сходстве, пока человек найдёт твой мираж, на этом месте уже нечто иное.

В августе 92 года прибыв к новому месту службы, я попал под руководство капитана Лошадяк. Суровая и яркая фамилия при первом же знакомстве подтвердилась и внешностью и нравом. Вся натура этого человека являла собой глыбу характера, которая была совершенно не испорчена резцами воспитательного процесса.

Огромная фигура, дремучие усы и недоброжелательный сверлящий взгляд. Фуражка сдвинута на затылок при любых обстоятельствах, как будто прибита к этому месту. Шинель всегда распахнута, даже на крепчайшем морозе, сапоги всегда пыльные.

– Кто тебя сюда прислал?, мне воспитатели не нужны. У меня вон воспитатель есть.

И он махнул в сторону огромного сейфа. Такие сейфы должны считаться недвижимостью. Кажется, что они были всегда. Дома строились, рушились вокруг них, а эти сейфы загадочным образом попадали внутрь разных помещений. Он достал из-за сейфа деревянную ошкурённую палку, довольно увесистую. Я сразу понял, что воспитывать придётся не только солдат, и приготовился к серьёзному противостоянию. Понял также, что победителем в этой схватке оказаться почти не возможно, это он мой руководитель, это он представляет меня всей части, а дружить с таким дремучим человеком нельзя. Нельзя же дружить с трактором на гусеницах, который ездит взад-вперёд, грохочет и кидается грязью.

Когда мы вышли на плац, это было моё первое построение в составе 4 роты первого станционного батальона, под руководством подполковника Савченко. Перед построением Лошадяк подозвал меня к себе и сказал:

– Смотри, лейтенант, – он указал рукой на гряду сопок, протянувшихся за Рембатом, выходящей из-за казармы и уходящих куда-то на северо-запад. Сопки имели унылый вид, с редкими соснами. Уходя вдаль, они становились темней. Деревья на их кромке редкими скоплениями, как волосы, клоками на голове дряхлого старика из американского кино, выступали на фоне неба. Удаляясь, сопки были похожи на полосу снижающейся длинной, неровной горы, а деревья складывались в фигурки. – Видишь верблюдов?, спросил Лошадяк.

– Вижу, похоже на троих, один маленький.

– Точно. Вот когда верблюды на гору поднимутся, тогда, ты, лейтенант, уедешь из Читы. Он нарочито не называл меня ни по имени, ни по отчеству. В последствии, сложилось, что мы стали соседями, и когда он заходил, то за солью, то за перцем, он даже не здоровался. Просто когда я открывал дверь, конь в солдатской майке с порога произносил: «Соли дай».

Мне очень не хотелось, чтобы его претензия на пророчество сбывалась. Мне было это неприятно, до омерзения. Вершитель судьбы из дешёвого анекдота про армию, с кличкой Кобыла, за глаза его так называли солдаты, определил мою дальнейшую судьбу.

Позже я часто ловил себя на мысли, что эти верблюды постоянно притягивают взгляд. Оказалось, что не я один знаю про верблюдов. Верблюды были константой. Когда доходило до отчаяния, на верблюдов смотрели с ненавистью. Иногда говорили о них как о давнишних приятелях. К примеру, Хмелевской Петр Иванович, говоря о том, что зарплату снова задерживают, произнёс:

– В Чите, как всегда, всё с опозданием, газеты, новости, зарплата, только зима с опережением,

– И как всегда неожиданно, и не по графику, – добавил зампотех Глухов Виктор Викторович.

– А верблюды всё не поднимаются, что они стоят там что ли?

Для меня это явилось откровением. Пётр Иванович, с усами и профилем Николая II, оказывается, действительно ждал, когда они поднимутся наверх!

Вся эта ситуация с верблюдами отдавала безнадёжностью и бредом тяжело больного человека.

Служба служилась, годы проходили. И однажды меня как осенило. Ведь верблюды могут просто уйти куда-нибудь, исчезнуть! Через десять лет службы эта мысль взорвала всё моё мироощущение, как сексуальная революция в Европе 70-х встряхнула светское общество. Мир перестал быть Осетровкой, Читой и Забайкальем. Границы мира расширились. Самое главное, что появилась надежда, что из жизни уйдёт перспектива переселения на Песчанку-3, как называли ближайшее кладбище. Оно живописно раскинулось над рекой, на сопке и являлось постоянным фоном третьей бригады.

Появилась надежда, что дачники, либо воры, заготавливая лес для своих нужд, «уведут верблюдов».

Нетерпение нарастало с каждым днём, и наконец, достигло такой точки, что мысль, материализуясь, должна была превратиться в пожар. В этих местах, вблизи поселений часто возникают лесные пожары весной-летом. Думаю многие осуждённые, отбывая срок, здесь много разных колоний, силой мысли уничтожают своих верблюдов. Кроме них много военнослужащих, а унылые сопки с редколесьем – это обычный пейзаж для среднего Забайкалья. Почему МЧС ни разу не рассматривал данную причину лесных пожаров в этих краях? Я поделился своими соображениями с Берёзкиным Колей, молодым лейтенантом. Человеком с непредсказуемой логикой и большим оригиналом. Много позже, мы встретились в кампании общего приятеля, и Николай излил душу о своих верблюдах.

Когда настал день, он, никому не говоря о своих намерениях, боясь быть осмеянным знакомыми, пойманным властями, взял топор и пошёл по сопкам искать проклятых «животных». Вышел вечером, заранее приглядев издалека, приметы. Шёл долго, прятал топор, карабкался через ерник в кручу. Подвернул ногу. Покурил, проклинал себя за тугодумие, почему раньше не догадался. Карабкался, шёл, продирался, ругался. Вот она, эта группа деревьев, вот второй верблюд, должно быть. Вблизи никогда не угадаешь, как они складываются в силуэт. Второй раз подниматься – слишком большая трата усилий. Работать надо наверняка.

Поздней ночью стук разносился на дальние километры. Во время рубки трудно было услышать приближение кого-либо. Вся ненависть за потраченные лучшие годы вкладывалась в удары хорошо заточенного топора. Пот катил ручьями, губы пересохли. Торопливость и спешка превратились в вандализм. Поваленные деревца беззащитно чернели на каменистой земле.

Вырубленная вершина сопки уже не радовала глаз, путь домой предстоял долгий. Месяц, натёртый маслом, светил как лампа дневного света. Спустился через дачи к шоссе и легко пошагал домой, предвкушая, как утром, на разводе, сослуживцы ахнут об исчезнувших верблюдах.