Артем Северский - Воскресные призраки

– А если ты поранишься? И помощи не будет, – спросила Лиза, которую очень волновали эти фантазии.

– Не собираюсь я раниться, – ответила Лариса. – Не дура же я какая-нибудь. Я знаю, что лес может быть очень опасным.

– И что, до смерти будешь жить там?

– Хотела бы. Что мне здесь делать?

– А все что делают?

– Учёба, работа… А куда меня возьмут? Я не справлюсь с этим, не представляю себе такую жизнь. Когда думаю об этом, меня от страха тошнить начинает. Жить в нашей квартире с мамашей и дальше? Она будет спиваться, потом её парализует, она ляжет – мне придётся ухаживать за ней. Нет, я не смогу. Не хочу!

– А что ты в лесу будешь есть? – доедая бутерброд, спросила Лиза.

– Что угодно. Ты не беспокойся обо мне.

– Я просто. Но ведь искать будут.

– Кто?

– Ну, кто обычно ищет.

– А зачем? И что мне сделают, когда найдут? Я опять сбегу, – щёки у Ларисы покраснели. – Мне не нужны люди. Я это уже поняла.

– Жаль, я не могу с тобой, – сказала Лиза.

– Если бы ты не умирала, мы ушли бы вместе. Жили бы себе, потом состарились. Прикинь, такие две старушки посреди леса. Вокруг волки и медведи ходят, а мы их заклинаем: не подходите к нам, иначе худо будет. Они боятся и уважают нас. Люди не уважают, а они будут, – хихикнула Лариса.

– Да, здорово. А давай только молчать.

– Почему?

– У меня кружится голова от таких слов.

Лариса приняла это предложение с благодарностью и, протянув руку, сжала пальцы Лизы. Та смотрела на неё, не моргая, целую вечность.

Возвращаться не хотелось. Лариса взвалила подругу на спину и отправилась в обратный путь, вспоминая, что в начале их похода она даже думала, что обе они больше не появятся в посёлке и исчезнут навсегда.

До самого дома Лиза не произнесла ни слова; она погрузилась в себя настолько, что, когда Лариса внесла её в квартиру и посадила на диван в гостиной, просто упала набок и лежала. Волосы закрыли лицо.

– Я пошла, – сказала, переминаясь с ноги на ногу, Лариса, – пока.

Придвинув коляску к дивану, она спиной вперёд вышла в прихожую и притворила входную дверь.

Шла домой, строя планы побега, и теперь всё в её голове выстраивалось чётко, этап за этапом, нигде не было провалов или слабых мест. Пожалуй, нельзя сказать, что этот день прожит зря: Лиза, маленькая умирающая Лиза, сама того не зная, вдохновила её на окончательное решение.

Квартиру открыла своим ключом, вошла, кинула рюкзак на пол, толкнула кухонную дверь. Что-то мешало. Лариса надавила, отодвигая помеху, и только потом поняла, что это стоящая на коленях мать, удавившаяся на дверной ручке.

Лариса стояла, глядя на неё, но заметила записку на столе, покрытом изрезанной клеёнкой. В записке с ошибками и криво было написано, что во всех своих бедах мать винит её – от самого рождения до сегодняшнего дня. Лариса трижды прочла записку, сунула её в карман и пошла собираться. Взяла свои вещи, кое-что из необходимого для долгого похода, еду, которая ещё не испортилась, оставшиеся деньги.

Мать нашла соседка, которую насторожила распахнутая настежь дверь. Полиция завела дело, хотя версия насильственной смерти в итоге не подтвердилась – констатировали суицид. В то же время Ларису объявили в розыск как пропавшую. Участковый проявил прыть, опросил одноклассников и учителей, добрался до Лизы. В какой-то момент девочка стала белой, как молоко; он испугался, что своими настойчивыми расспросами доведёт ребёнка-инвалида до смерти, и быстро ретировался. Его удовлетворило объяснение, что Лиза понятия не имеет, куда могла подеваться подруга. Это была правда почти на половину.

Поиски велись тщательно. Удалось найти землянку Ларисы, дальше след вёл к трассе и обрывался: поисковая собака лишь крутилась на месте и больше ничем не могла помочь. Значит, девушка села в какую-то машину.

Местные поисковые мероприятия свернули через полторы недели, чтобы расширить на областной уровень и дальше ― на федеральный. Но полиция, зная статистику, не верила, что когда-нибудь Лариса объявится. И спустя семь лет от неё не было вестей, да и никого она больше не интересовала.

Через день после пропажи Лиза написала подруге письмо, где рассказывала обо всём, что её волновало, желала удачи, прощалась. Потом, осознав, что Лариса никогда не прочтёт его, зато может прочесть мама, которая всюду суёт свой нос, испугалась и спешно сожгла письмо в кухонной раковине.

Вонючего дыма было много. Лиза тщательно убрала пепел, вымыла раковину, проветрила, а когда пришла мама и спросила, что за запах, ответила, что не знает. Может, от соседей через вентиляцию надуло.

Иногда Катя превращалась в маленького ребёнка и начинала плакать, съёжившись в комочек и закрыв ладошками лицо. Особенно часто осенью, в серые неподъёмные часы. Это разрывало мне сердце. У меня самого часто не находилось сил, и я мог застыть рядом, опуская руки и сгорая от стыда, ведь я не мог ей помочь. И себе не мог.

В конце концов я опускался на колени и обнимал Катю. От её тела шёл настолько сильный жар, что холодело само солнце.

Помню, тогда мне было тридцать лет. Моей Кате двадцать четыре. Большая маленькая девочка с огромными тёмными глазами. Никогда не понимал, как это у неё получается – смотреть на мир с такой невозможной, возмутительной наивностью.

Мы жили просто, довольствовались малым, не гонялись за статусом. Нам претили конфликты, и наши сердца обливались кровью, когда мы сталкивались с несправедливостью. Иной раз мы были слабыми и прятались от людей, пережидая, когда утихнет боль, а бывало, превращались во всемогущих существ, способных шагать через любые преграды.

Рано утром я готовил лёгкий завтрак, мы садились за старый круглый стол на нашей кухне и ели, смеялись, говорили всякое. Катя дурачилась. Её глаза превращались в трогательные узкие щёлочки, щёчки округлялись; её смех был звонким, тоненьким, словно звон хрусталя, а приподнятое настроение гарантировало нам хороший день.

Выйдя из квартиры, мы желали друг другу удачи и шли каждый на свой этаж. В нашем подъезде четыре пенсионера: Катя идёт к двум бабушкам, я – к двум дедушкам.

Первым делом спускаюсь на четвёртый, звоню. Всегда боюсь, мне в кошмарах снится, как дедушка падает и не может встать, до входной двери ему словно до луны, а я не могу открыть снаружи, потому что нет ключа. Я много раз просил его дать мне ключ, но дедушка не соглашался. Знаю, в чём причина: его дочь, которая приходит раз в две недели, говорит ему про меня всякую ерунду: считает нас с Катей жуликами. Я не люблю встречаться с этой женщиной, но, увы, сегодня именно она открывает дверь.