Юля Артёмова - Я и есть революция

Художественное электронное издание

Издание осуществлено в рамках издательской инициативы «Пфляумбаум»

© Артёмова Ю., 2022

© «Время», 2022

В общем, задание было таким: нужно внедриться (Чащин так и сказал) в совершенно незнакомую среду и снять историю. Это вроде как бросаешь человека, не умеющего плавать, в реку, и он либо тонет, либо выплывает. Только вы сами выбираете воду себе по силам, глубине и лихости течения, и прыгать в неё тоже будете сами, никто вас в спину толкать не будет, не маленькие уже.

– У меня, знаете, был один такой пару лет назад, он тоже снимал, а потом снюхался с торчками и стал по вене пускать, пропал совсем парень, Лёша Введенский, может, знаете такого, нет? Ну, не знаете и не знаете. Жалко хлопца, но первые снимки, которые он оттуда принёс, были очень сильные, мальчик-то талантливый был… Был да сплыл. Я это к чему, дети мои? Думайте головой, соизмеряйте риски, но не особенно себя жалейте, на жалости к себе хороший материал не сделаешь, поверьте моему опыту. Так что не ссыте в компот. Ну и помните, в какой стране мы живём.

– А можно снимать не здесь – в другой стране? – спрашивает Харченко.

– Можно. Всё можно. Весь мир ваш дом.

Это всё пиздёж для красного словца, Чащин жалует красное словцо и красное винцо.

Мой дом сегодня недалеко от ВДНХ, оранжевая ветка метро, изолированная комната площадью четырнадцать квадратных метров за двенадцать тысяч в месяц, санузел совмещённый, снимаю напополам с одной девкой из Воронежа, тихая, скучная, долго в ванной не засиживается, посуду в раковине не оставляет – словом, соседка что надо. А Харченко – с ним тоже всё понятно. Харченко не снимает бабушатник – Харченко поедет снимать на Донбасс, на днях что-то такое сказал за обедом. Харченко не ссыт в целом и в компот в частности. Тем более что компот в нашем буфете действительно вкусный, а вот котлеты – та ещё хлебная дрянь.

– А был у меня ещё один, делал историю про мигрантов из Средней Азии – гастарбайтеров значит, и так втянулся, что потом в активизм ушёл, всё что-то помогал им с документами, жильём, какие-то деньги собирал. Тоже, конечно, его дело, но, сами понимаете, активизм с документалистикой несовместим. Ты либо работаешь в кадре, либо работаешь за кадром. Ну, это, я думаю, всем понятно. Лучшие проекты будем пристраивать в журналы, может быть, даже на World Press Photo, чем чёрт не шутит. Так что никакой халтуры, друзья, это в ваших же интересах. Всем удачи, на сегодня всё!

По аудитории волной поднимается и идёт радостный галдёж, он с головой накрывает меня. И я психую, паникую, теряюсь, смахиваю в сумку телефон, блокнот, ручку – весь свой хлам. Я второй месяц в Москве, мне двадцать три, и в этом городе я почти никого не знаю. И что снимать – тоже не знаю. Выручает Митяй. Приезжай, говорит, завтра к шести часам на Белорусский вокзал, я тебя кое с кем познакомлю.

Я только со съёмок, ничего интересного, опять ультрамодный шмот для каталога, но деньги мне очень нужны. Немного опаздываю, за спиной рюкзак с фототехникой, из-за него я квадратная и двигаться через толпу неудобно. Пока шла от метро, сразу выцепила взглядом его, ещё до того как увидела, что он с Митяем. Высокий, несбыточной красоты, светлые вьющиеся волосы, полуулыбка, как ангелочков рисовали на старинных открытках, вот такой вот мальчик, в раздолбанных, конечно же, ботинках. И Митяй рядом с ним, смешной и нелепый, как пенёк, суетится и машет мне рукой. Подхожу с самым невозмутимым видом.

– А, вот и ты! – приветствует меня Митя. – Знакомься, это Костя, он у мамы анархист, поэт, активист, ну и – кто ты там ещё? – это он уже Косте, резво колет его острым локтем в бок.

– Тебе ведь что-то такое надо было, да, Дашунь? – это снова мне.

Мы же с Костей стоим молча и улыбаемся, не столько друг другу, сколько вообще.

– Ну, Костя, скажи что-нибудь, – продолжает Митяй. Митяем движет удивительная сила быть полезным, нужным и в конечном счёте незаменимым для каждого, с кем он пересекается больше чем на полчаса.

– Привет, – говорит Костя и протягивает мне руку.

Я слегка касаюсь его ладони, пальцы у него холодные, может быть, потому, что сегодня ноябрь, а может быть, потому, что, как говорила моя мама, «холодные руки – горячее сердце».

– Привет, – тихо отвечаю я, строю из себя скромницу, а сама представляю, как беру пальцами золотую пружину его волос, оттягиваю, а потом отпускаю, и она звонко подскакивает вверх, прямо к его лицу, и щекочет лоб, и он смеётся, и я смеюсь.

– Если хочешь, пойдём ко мне – тут недалеко, – предлагает Костя. – Там всё и обсудим.

Я киваю и украдкой улыбаюсь себе в плечо.

– Ну ладно, вижу, вы тут сами без меня разберётесь, а мне пора! – Митяй слегка хлопает по плечу Костю и отваливается в толпу, которая уносит его прямо в метро.

Мы идём молча, я смотрю себе под ноги, иногда украдкой поглядываю на Костю. Сердце моё взволнованно бьётся: вот он совсем рядом, всё, что я знаю о нём, – его имя и цвет глаз, но от его присутствия мне делается тепло и сладко, как будто нет этого ноября, этой облезлой Москвы, этих пошарпанных дворов, где голуби клюют чью-то засохшую блевоту.

Костя действительно живёт совсем рядом – перешли дорогу, немного углубились во дворы, и вот нужный нам подъезд, нужный нам этаж, нужная нам дверь и тёплые сухие внутренности его квартиры.

Костя даром что живёт в самом центре, на кухне под потолком голая жёлтая потная лампочка, из мебели только холодильник, плита да старый скособоченный фанерный шкафчик для посуды, а из еды – пачка дешёвых макарон и какие-то опилки вместо чая. По одной щепотке этих опилок отправляется по чашкам: одна для меня, пузатая, красная, другая для Кости – с отбитой ручкой и трещиной, очень гостеприимно с его стороны.

Через полчаса приходит Фил («Даша, знакомься, это Фил»), здоровается кивком головы и молча копошится в холодильнике. Вид у него неприветливый, недобрый, лысая крепкая голова, злой нервный взгляд, сильные руки, покрытые татуировками, на локте паутинка – уже потом мне объяснили, что это значит.

– Фил – мой старый друг, он тоже здесь живёт, это длинная история, – объясняет Костя, ничего на самом деле не объясняя. Таких длинных историй будет ещё очень много между нами, но сегодня только эта, и я молча допиваю свой чай.

Так я стала ездить к Косте почти каждый день в перерывах между работой, перевела на него катушек десять плёнки, Чащин бы оценил мою жертву: плёнка не достаётся мне даром, я лимита, ничто не достаётся мне даром, особенно в этом городе, но видели бы вы этого Костю, на него никаких плёнок не жалко.