Анна Родионова - Волшебный магазин

Накупавшись, сели в автобус. Солнце уже сияло вовсю.

После душа побежала завтракать.

Народный артист Толя шел к столику с тарелкой рисовой каши. Она прошла было мимо, но Толя задержал на ней взгляд и спросил:

– Если не ошибаюсь, в мурманском театре идет ваша пьеса? Моя пьеса в том же театре, мы на одной афише.

Тусе польстило внимание. Ее мало где ставили.

– Вы – Таня, я – Саша, – распределил народный артист Толя, – правильно?

«Сволочь Василёк, хорошо, что я еще никак не назвала его, – мелькнуло в голове», – и она сказала:

– Правильно.

А что она еще могла сказать?

И разошлись по своим столикам.

Потом Туся вспоминала – пробежала ли хоть какая искра, хоть намек на значимость в этом диалоге. Кроме раздражения на молдаванина, ничего. Таня подумала: какая же я была толстокожая!

Около него хорошо было быть. Просто стоять. Ни малейшей мысли о романе. Просто надежность. Просто тепло. Просто куда-то вместе пойти.

О чем говорили? О чем-то тогда важном. Может, о Чехове? Может, о погоде?

Сели в вагончик подвесной дороги. Последним подбежал Василёк. И сразу обида – мы же договаривались работать над подстрочником. Уже ногу поставил, чтобы войти.

И такое недовольство! Просто собственник. Татьяна этого очень не любила, давления любого.

Неожиданно Саша отстранил молдавского драматурга и не дал ему зайти внутрь. Вагон дернулся и пополз вниз.

– Это что такое? – возмущенно завопил Василёк.

– Ты нам надоел, – приветливо сказал Саша.

И Тусе немедленно захотелось его обнять.

Вагончик плыл не спеша, низко, почти касаясь крыш домов, сараев. Виноградные плети еще оставались голыми, но на них уже зарождались будущие грозди, наполненные крымским солнцем и вином. Обнажены были жалкие хозяйственные постройки. Стояли водокачки, ждали воды с гор.

Люди, собаки, кусты сирени ждали весны.

Рванул внезапно ветер, и Саша обнял ее, закрывая от негодования природы. Хотелось плыть и плыть. Татьяна ничего не знала ни о его профессии – понятно, что драматург, но это не способ заработка, это дар Божий и ничто больше (например, Татьяна себя числила домохозяйкой), ни о его прошлом, ни о его настоящем, ни где он живет, ни с кем он живет. Не знала и не хотела знать.

А вот бесконечно плыть к морю на подвесной дороге – хотела.

На набережной гуляли зимние курортники – тепло одетые, даже укутанные. От моря дуло ледяным весенним ветром.

Подошли к воде. Постояли. Вдали, на самом горизонте, шел большой пароход.

– Интересно, как его зовут? – произнесла Туся.

– «Александр Грибоедов», – моментально ответил Саша, даже не прищуривая глаз.

Туся подивилась остроте зрения, но решила, что врет. Надо было потом прожить столько лет, чтобы поверить, что сказал правду.

Зашли в цветочный магазин. Аромат был нежный и не депрессивный – Татьяна терпеть не могла цветочные магазины, они ей напоминали кладбища.

А здесь стояли слабо окрашенные природой фрезии – и от них шел запах, который обычно эти цветы не издавали. Зимние сорта не пахнут. У них нет на это сил.

Он хотел купить ей букет, но не решился. Не хотел походить на Василька.

А вот и он. Стоит, обиженный, смотрит на колесо обозрения.

– Пошли от него, – потянула Туся.

Саша уже купил в кассе два билета и повел ее к кабинке.

Василёк исчез.

Кабинки поочередно спускались вниз и заселялись пассажирами. А их кабинка поднималась по мере заполнения. И вот они уже на самом верху, вот стали спускаться.

– Ты боишься высоты? – спросил Саша.

«Очень, – хотела сказать Туся, но не сказала, а подумала: – С тобой я ничего не боюсь!» Но показалось тривиальным и то и другое. Смолчала.

И вот включили музыку, и под вальс Штрауса они стали вздыматься к небесам, к солнцу, к вечности.

И опять захотелось, чтобы никогда не кончалось это колесо. Какой сегодня насыщенный день – одни полеты!

На полуобороте их заваливало, но не вниз головой, слава богу. Просто возникало чувство, что они лежат на одной постели – головами к небу.

Пока шел круг, Татьяна ждала этого момента. Желала.

И по ее желанию именно в этой перевернутой позиции сломалось колесо обозрения. Встало.

В полувисячем положении Саша обнял ее, и они замерли.

Из соседней кабинки раздался певучий голос Василька:

– Хорошо из горла пить!

Он тоже висел, сильно запрокинувшись.

В его руках был остродефицитный, но доступный в Ялте 78-го года напиток пепси-кола.

Обратно поднимались пешком – подъемник уже не работал. Ужин диктовал расписание дня.

Влетели последними – никого уже не было в столовой. Официантки снимали с себя фартучки и кружевные наколки.

Ворчливо покормили чем Бог послал.

Татьяна и Саша были рады, что они одни.

Хотелось исчезнуть с поля зрения всего семинара.

Хотелось скрыть от самих себя волнение в висках.

Татьяна ушла в душ, который находился на этаже, и простояла под горячей струей почти час. Приходила в трезвое чувство.

Саша засел за пьесу, которую готовил к завершению. И хорошо пошло.

Потом Туся заперлась у себя в комнате и не отвечала на стук – не знала кто и не хотела знать, кому она понадобилась. Пусть думают, что она крепко спит или сидит в каком-нибудь номере в веселой компании братьев-драматургов.

День завершался, горы засыпали. Море исчезало. Чехов грозил пальцем.

На стене висело ружье.

Утром в автобусе, который отправлялся в бассейн, Саши не было, а она была совершенно уверена, что будет. Что-то сбоило.

Без всякого удовольствия побарахталась в хлорке, выслушала очередные вопли Василька, обещала ему сегодня же записать под его диктовку весь текст.

Когда автобус вскарабкался в гору и подкатил к Дому творчества, наверху в окне мелькнуло Сашино лицо и скрылось.

«Ну и фиг с тобой!»

И пошла смывать хлорку. Еле успела на завтрак. Вяло жевала манную кашу и слушала новости про вновь прибывших. У москвича уже шли последние репетиции в питерском театре, а Саша, оказывается, никакой не артист и никакой не народный. Работает на телевидении. Но это было неважно. Важно было, что он дописывает пьесу и хочет ее прочитать перед самым отъездом, поэтому никуда не ходит и никого не видит.

Чуть отпустило. Решила сразу после завтрака пренебречь подстрочником и сходить на набережную позвонить домой.

Вниз бежать было легко. Навстречу с одышкой взбирался уставший полуклассик, с которым она ехала в одном купе, – Рудик.

– Рудик! Беги скорей завтракать. Ты куда ходил, звонить?

– А ты догадайся, – исчерпывающе сказал измученный Рудик и, задыхаясь, продефилировал к столовой.

Побежала дальше. Внизу на набережной зашла в цветочный и купила себе фрезии.