Екатерина Златорунская - Но случается чудо

Максим остановился, не зная, что делать. Смотрел на нее беспомощно. Наконец сел рядом. Молчали. Когда Настя, немного успокоившись, вытирала влажной салфеткой следы растекшейся туши, спросил:

– Почему ты мне не сказала?

– Зачем? Мы все равно развелись, какая разница.

– Как какая разница? Он был мне нечужой человек. Он был. Так же нельзя.

– Ты знал, что он болеет. Мог бы позвонить, спросить. Не мне, а ему.

Конечно, после всего сказанного надо было уходить. Мог позвонить, спросить, но не звонил. Что еще можно было ждать? Но она упрямо не уходила.

– Чаю? Может быть, чаю? – неохотно предложил Максим.

И снова она удивилась чистоте маленькой кухни без единой помарки беспорядка. Вся посуда на местах, за блестящими стеклами шкафчиков.

– Ты, наверное, совсем не готовишь?

– Почему, готовлю… Настя, не знаю, что тебе предложить. Конфет у меня нет. Может быть, мед? Мне одна женщина, я представлял ее интересы в суде, принесла трехлитровую банку. Неудобно было не взять, я бы обидел. Соседи требовали, чтобы ее дом… Ну, тебе это не интересно. Где ты сейчас живешь? Снимаешь?

– Мы снимаем с одной девушкой, ты ее не знаешь, по комнате. Пять минут до метро. Хорошая квартира, но дорого.

Она смотрела с забытым наслаждением, как он обдает кипятком все тот же стариковский китайский чайник, за ним чашки, отсыпает чай и следом наливает воды на самое донышко чайника, привычно дожидаясь трех минут, потом еще трех, когда чайник уже полон. Еще был стеклянный, в нем, в особенно мирные вечера, заваривали связанный чай и безмолвно наблюдали, как за испариной стекла раскутывается клубок чайных листьев, выпуская из плена когда-то мертвый, но вот оживающий, лепесток за лепестком то молочно-белый, то дымчато-розовый, то сине-лиловый бутон. Максим говорил каждый раз: «Когда-то так развлекались китайские императоры».

– Ты там же работаешь?

– Там же.

– И я.

– На работе как?

– Все хорошо. Вселились в новый корпус. На седьмой этаж. А лифт не работает, но, когда приезжает ректор, его запускают, ему одному лифт включают. Водитель наш вчера вернулся из Монголии. Выучил несколько английских слов: ай нид дринк, например.

– Это какой? Голубенко?

– Нет, Голубенко уволился.

– Тебе нравились его духи.

Ее глаза заблестели:

– Ну и что?

– Да ничего, просто вспомнил. Как они назывались?

– Я уже не помню.

– А я помню.

– Ну и как?

– Azzaro chrome.

– Вкусный чай. Какой-то дорогой, как ты любишь?

Максим внезапно засмеялся, закрыв лицо ладонью.

– Что? Что ты смеешься? Из-за чая?

Он покачал головой, все продолжая смеяться:

– Помнишь, ты сказала уборщице в туалете, которая все кабинки загородила: «Извините, но вы дура».

Она тоже засмеялась.

– Ну во все кабинки швабры рассовала. А очередь же. А она моет не спеша. Мне кажется, я больше уже не выйду замуж.

– Почему?

– Мне уже двадцать семь и вообще…

– Глупости, выйдешь. Увижу потом у тебя в инстаграме: некогда девица Анастасия Федорова, а ныне примерная жена и многодетная мать.

– Я не Федорова, я не поменяла твою фамилию. Я еще Королёва.

– А почему ты не поменяла?

– Тебе что, неприятно?

– Да нет, просто если бы у нас были дети, то тогда понятно, они – Королёвы, и ты с ними – мадам Королёва.

– И ты так спокойно говоришь: были бы дети и мы развелись? И тебе было бы все равно, что они живут со мной.

– Нет, не все равно. Ну ладно, я бы был Бондарчук, тогда понятно, кто же от такой фамилии откажется.

– От Бондарчука я бы так просто не ушла.

– От Бондарчука и я бы не ушел.

Она становилась все мрачнее и мрачнее. Он смотрел с какой-то неприятной для нее жалостью на ее руки, лицо:

– Давай тебе булку маслом намажу. Исхудала совсем. Наверное, ничего не ешь.

– Я теперь вегетарианка.

– Зачем это?

– Полезно для тела и духа… Максим, у меня, наверное, не будет детей. У меня поликистоз яичника и вообще столько всего.

– Настя, может быть, мне не нужно знать о тебе все так подробно. Я же тебе не подружка и не друг.

– Я и не прошу.

Несколько минут они пили чай молча. Она не выдержала первая, нерешительно попросила:

– Максим, можно я останусь ночевать?

– Конечно нет.

– Я только на одну ночь и потом уйду навсегда. У меня температура, кажется, нет сил куда-то идти.

Он постелил ей все на том же диване, она попросила его футболку. Он долго искал в шкафу, выбирал. Наконец выдал футболку еще времен их общей семейной жизни. Она сама ему когда-то покупала.

– Я еще поработаю на кухне. Любишь ты категоричные заявления: навсегда, никогда. Спокойной ночи.

Она ворочалась с боку на бок, не могла согреться, ломило тело, раздражал свет с кухни. Казалось, что все предметы угрожающе близко: острый угол стола, книжный шкаф. Комната выходила окнами на маленький двор, и обычно ночами было тихо, но сегодня выпивали на детской площадке и громко смеялись. Настя закрыла окно, дрожа всем телом.

«Домой, домой», – повторяла она, натягивая скользкие колготки, холодное платье. Растрепанные волосы казались грязными, но она не стала ничего поправлять, пусть так. Аккуратно положила футболку под подушку, как он сам делал всегда. Одинокая машина остановилась под окнами, не выключив фары, и полосы светы медленно завращались на потолке, словно крылья ветряной мельницы.

Максим сидел за кухонным столом, наклонившись над бумагами, рассортированными по цветам стикеров. Свет от лампы падал на его лицо, набавляя возраст, но вопреки невыгодному освещению само лицо стало мягче, светлее, беззаботнее. Она не сразу поняла, в чем дело, и удивилась своей невнимательности. Он поменял очки, те, прежние, были массивными, и его лицо под ними казалось мельче, чем было на самом деле, а новые – легкие, в золотисто-бежевой оправе.

– Хорошие у тебя очки. Тебе идут.

Он снял очки, озадаченно рассматривая оправу, как будто увидел ее в первый раз, и протер стекла салфеткой.

– Спасибо.

– Когда купил?

– Месяца три назад. А что?

– А почему захотел новые очки?

Он пожал плечами:

– Ты почему не спишь?

– Знаешь, я все-таки не могу здесь спать. Поеду домой. Вызови мне такси.

Он сразу согласился:

– Как хочешь.

Она хотела его спросить, как же быть дальше, что же делать. Рассматривала стены в старых обоях:

– Ты так и не сделал ремонт?

– Сделаю, когда женюсь в следующий раз.

Он сурово смотрел на телефон, по экрану по прямой медленно ехала игрушечная машинка.

– Ты любил меня?

Она ждала, что он будет сердиться, препираться, уходить от ответа. Приготовилась умолять: «Ну вот я уйду и больше не приду никогда, скажи сейчас, честно. Скажи».

– Да.

– Любил? – зачем-то переспросила еще раз.

И он ответил так же быстро, спокойно, твердо: