Илья Качинский - По ту сторону проспекта

беги, Венечка, беги

кругом зима, враги

если не шило, то машина

не заколют, так застрелят

загонят в подъезд зверя

накинут на шею подтяжки

беги до дома

в ванной под струями

смыть день уличный тяжкий

утопить сахар в чайной чашке

хлебни из фляжки амброзии

и беги по морозу

по переходу

в Петушки свободу

после «зубровки» или хереса

ноги ноют —

тяпни настой вереска

Венечка

цыганка пристанет

позолотит руку копеечкой,

держи портфель крепче

опасайся многоэтажных свечек

береги смолоду честь

а с осознания печень

Венечка

сам знаешь

жизнь – кросс

пересекай Крымский мост

а лучше…

бей, Венечка, бей

за пару рублей

за редких друзей

за рваные строки

о, боги

знают, как ты устал…

мимо милицейского поста

те не убьют, так покалечат

Венечка, беги

из зимнего утра в майский вечер

***

всю ночь бродил по звездам

плевался искрами пестрыми

дома-острова подмигивали светом острым

по свежему снегу, там, где земля внизу

бродил пес

поглядывая на меня искоса

как на мяса кусок

по дорожным полоскам ветер обрывки «вчера»

в печатных изданиях нес

эй, пес!

кинул в него одну звезду

он отвернулся

побрел понуро в свою конуру

тощий, голодный

совсем как я, когда-то

глупая собака

с такой яркой, блестящей шкурой

будто вскормленный небесной жучкиной сиськой

а не городской, серой структурой

прохожие «в мыслях» уже дома греются

в замечтавшегося я клейким снежком целюсь

за воротник

мужик испугался и в крик

смеюсь от души

радуюсь, как вдруг помолодевший старик

устал

притих

спрятался за выступом, а там

под снегом укутаны еще желтые, осенние листья

их за пазуху поместил, штук тридцать, высохнут до весны

от скуки стал метель раздувать по крыше

весело, страшно, стал бросать выше

скользко как на сале

резвился

стучался в окна

заглядывал в темные

но там уже все спали

и тут одна звезда с сигаретой тусклой мигнула

я прыгнул за ней нелепо

ослеп от света, загрохотал по чешуе медного гуру

дом очнулся, стал хмурым

дрогнул, по краю скользнула фигура

ветер в кудри

санки на углу балкона

кухонный свет, ухмылка этой наглой звезды – дуры

козырьки, антенны

старый велосипед

я успел улыбнуться в ответ…

на снег – компот, вишни, груши, яблочки

всё в одном месте расплескалось в месиво

как на натюрморте, только человеческом

весело!

а снег метет, поглядывает месяц

крестится бабка

метель бесится

Моей Элен

* * *

а дети иногда вырастают

перестают любить компоты

и бояться бабушкиной старости

вырываются из гусиной, перьевой стаи

прячутся в важность достойной работы

внимательно следят за часами

вымеряя дорогу между лужами,

своим же брюшьим салом мажут сани

садятся в них сами,

муж верен жене, жена верна мужу

блюдут моду шёлковых брюк

утюгом выводят стрелочку к стрелочке

затем вытаскивают ремень

кидают на крюк —

смешно болтаются

на пол сыплется мелочь

* * *

свитер крупной вязки

хемингуэевский

за окном магистралей отрезки

круглыми глазами уставился кот

меняю поворотом регулятора

свет люстры на менее резкий

в упор смотрит арки чёрный рот

из всех окружающих вещей

нарочито молчаливых

набитых, как живые, ливером

неугомонные часы

страны восходящего солнца

где-то там на краю мира

где всегда тепло

они ходят босые

по песку, превращающемуся в стекло

привыкаешь к стуку их

размеренно-методичному

в пластмассе маятника обличье

без него уже не спится

хрустит последняя спичка

плита опаливает ресницы

глаза светофоров

(ядовито-жёлтые)

на дороге протёртой

(гладкой, как змеиная кожа)

отражаются в окнах, до утра мёртвых

подмигивают силуэту прохожего

всё в этом месте замирает в декабре

с любопытством рассматривает ночь

разметённые матраса клочья

испорченного умирающим стариком

не узнающим растущий район

заново окрашенный дом

только дряхлый клён

точь-в-точь

и вензель

на коре ножом приторно знаком

для старика запятая

меняется

в точку

* * *

письмо палкой на песке начертал,

солнечный вал скрылся, остывал,

берег так мал, безбрежно море,

построенный замок смыло прибоем

тебе, рыжей, так влюблённой в июль

оставил мысли строкой неровной

я – человек, паяц, стихоплюй…

сумерек тюль наползает коброй

Евгении Г.

* * *

там, где нет меня —

ретро-трамваи

узкие улицы между учебных корпусов

если верить фотографиям Вконтакте

в твоём городе всегда май

застыл вечный полдень на циферблате

центральных часов

* * *

в этом доме вечно хлопают двери

на простынях тело Анны Карениной

кольцами в воздухе плавает время

потолка морская безбрежность

кашель и сутулые плечи

рубашка мятая

но любимая – клетчатая

вчера вечером – это была жизнь

тонула в вине как на межи

а теперь рисунок от пружин на спине вычерчен

я помню после виски

ко мне заходил Che

ругал подъезд, потонувший в моче

потирая виски, меня хвалил патлатый

тощий Виссарион Белинский

наступает сочельник…

кто утром за Клинским?

* * *

на этикетке сияли звёзды —

кухонной вселенной под абажуром

в прокуренный воздух

кидал слов грозди

ты умело играла роль очарованной дуры

ночь, шипя, растворилась «Зорексом»

в переполненном влагой стакане

всё происходящее вечером

остаётся там же…

тебя встречала утренняя весенняя сырость

меня сигарета

и кривляющиеся люди на синем экране

* * *

горела фабрика фейерверков

нагревалась рубашка, свитер

запах палёной кожи сладковатый, терпкий

испуганные очевидцы

писали о происходящем в твиттере

кто-то истерично звал бога

кто-то милицию

окна наполняли смайлики —

с открытыми ртами лица

а ты громко смеялась

тебя умиляло приводить меня в бешенство

на меня, быка, красную тряпку навешивала

и пускала по арене

ярко горел

затем фразой окатывала —

мокро

холодно

жарко

пинком двери

обветренные губы – черешни

испуганные прохожие

мятое лежбище

феерия

а потом снова мрак

окна занавешены

осколки посуды

истеричка – враг

битых французских флаконов груда

я был Катоном в своём Риме

ты Элиссой в Карфагене

твой город должен быть разрушен!

и снова кисти-плечи-колени…