Роман Сенчин - Русская зима

– Если не секрет, конечно, – всё с теми же нотками, добавил Ярослав. – Тут у многих секреты.

– Да не секрет. С кино связан.

– Артист? – глаза Оляны блеснули.

Сергеев улыбнулся:

– Нет. Сценарист.

– Тоже, верно, денежная должность.

– У известных, да, денежная. А я так… – Сергеев говорил правду, и правда в этом случае помогала – пусть не думают, что у него денег целая подушка. – Был бы богатый, не сюда бы поехал.

Виктор-Витя громко захохотал:

– Ну да! Здесь… здесь – ха-ха-ха! – такие остались, кому некуда больше.

Смех был и искренний, и какой-то истеричный, что ли.

– Нет, здесь хорошо, – стал оправдываться Сергеев, – спокойно.

– Ага, спокойно. Мы от этого спокоя на стены лезли. Хорошо, работа нашлась.

Женщины и их дети пристально смотрели на Виктора-Витю и молчали. Сергеев видел, как они каждый день продолжают лезть на эти вполне реальные стены.

Утром Ярослав и с Виктором-Витей продолжали застолье, но оно было теперь совсем невеселым. Скорее напоминало второй день поминок.

Сергеев слышал куски их разговора, когда осторожно, не хлопая дверью, чтоб не привлекать внимания, выходил покурить.

– Ну и что мне было делать надо? – Голос Ярослава. – Своих идти мочить, а? Или всё бросить – жену, дом – и туда?

– Дом-то всяко-разно бросил.

– Бросил… Не бросил – законсери… законсервировал.

– А, для них троя консервация… Гранату к ручке привязал – и нет дверей. И живут уже какие-нибудь, засрали всё.

– Я узнавал – стоит, целый.

– Ну, рад. Дерябнем?

Стук. Будто не стекло столкнулось, а два камушка. Пауза. Выдохи. И голос Виктора-Вити, такой голос, с подковыркой:

– Стоит дом-то, да без хозяина.

– И что?

– Да ничего, ничего. Так я – представил просто.

– Слушай, а ты сам… Я сколько раз тебя спрашивал, и ты ни разу не сказал. Ты сам чего сюда забился? Свой дом чего не охраняешь?.. А? Что молчишь?

«Что молчишь?» было произнесено с насмешливым презрением, и Сергеев замер, ожидая услышать звук удара, а потом грохот опрокинутого стола…

– Молчу, потому что жру… Все жилы эта работа вынула… И Оляна тоже…

– Ну да, пилит она тебя.

– Не в этом смысле… Жаркая женщина. Три раза Радку своими стонами будила. «Мама, ты заболела?»

– Хм, ты, Вить, не увиливай. Тебя сюда зачем занесло?

– Я тебе уже говорил.

– Не помню. Напомни.

– Говорил. Говорил: это вообще не мой замес. Я – иркутянин.

– Но сюда не из Иркутска ж приехал.

– Я не виноват, что батю там в запас уволили… – Судя по тому, как прозвучало «там», относилось оно не к Иркутску. – Офицеров по всему Союзу гоняли – сегодня в Карелии, завтра на Сахалине… Вот так и оказались мы в этой Попасне… А там дальше – развал, СНГ. Решили остаться. Родичи решили – мне-то шесть лет было всего… Климат хороший, русские все. Никакой разницы, что там, что в России…

– Шесть лет тебе было? Какой ты иркутянин тогда – ты местный, Вить. Чего ты лепишь…

– По месту рождения – иркутский.

– А-а…

– Чё – а? Усть-Кут. Слыхал такое? Там батина часть стояла.

– Добро-добро.

– Ну так и всё. И сиди.

– Ты щас сам у меня сядешь.

Теперь уже Сергеев точно ожидал драки, а то и поножовщины. Вот так ведь они и случаются. От греха подальше ушел в квартиру. Но, выйдя покурить в следующий раз, услышал спокойное, вернее, беспредельно горестное:

– В гивне мы с тобой оба, братуха, – голос Ярослава, и следом пьяный, со слезой, Виктора-Вити:

– И жёнки наши… и ребятишки.

– Да-а…

– И вот если там закончится, то нам-то… Нам-то как туда возвращаться? Яр, как возвращаться?

– Мне – никак. Я хохол. Я для любых дезертир и враг.

– А я – наоборот… То есть тоже дезертир и враг, хоть и не хохол… А жена – хохлушка… О-ох-х, давай.

Стук, громкие глотки и выдохи.

– Если б… Фу-ух… Если б мы там всё это время были – одно, а так…

– Так – никак, Вить. Никак.

– Никак, Яр, эт точно…

Рядом с Сергеевым на террасе тоже было сегодня оживленно. Наверное, из-за погоды – солнечной, теплой, с ветерком с моря.

Сначала эта женщина в тряпках, тёть Наташа, долго сидела в кресле. И не молчком, а что-то бормоча и бормоча себе самой, то с напором, будто доказывая, то бессильно.

– Ведь я же им всё… Как теперь, как теперь?.. Надо собраться, надо им показать… Нельзя так…

Потом, перед обедом, девушка Алина увела женщину в дом, а после обеда заняла кресло. Была одета совсем по-летнему – короткие шорты, легкая просторная майка без рукавов, шлепанцы, бейсболка, черные очки – и напомнила Сергееву Лолиту. Вернее, в его представлении набоковская малолетка должна была выглядеть примерно так. И хоть он понимал, что Алине намного больше, она давно совершеннолетняя, может, и институт окончила, но косился на ее длинные, глянцевитые ляжки, на круглые плечи, на торчащие пирамидки под майкой как на что-то запретное.

Косился, переводил взгляд на море, а она оставалась перед глазами, шевелила розовыми пальцами на ногах… Бросал окурок в бутылку – в кашу из воды и других окурков, – плотно завинчивал крышку, чтоб не воняло, уходил к себе.

Когда появился на улице в очередной раз, обнаружил рядом с Алиной хозяина Рефата.

Не удивился – чувствовал, что кто-то должен клюнуть на этот бутончик. Хе-хе… Сам оказался слабоват, хватило лишь на похотливые мысли и частые косяки, от которых глаза заломило, а Рефат вот поднялся, встал рядом с ней. И что-то втирает красивым тихим баритоном.

Сергеев кивком поздоровался с ним, отвернулся. Достал сигарету из пачки.

– Всё нормально? – спросил Рефат; вопрос был явно адресован ему.

– Да-да, спасибо.

– Если что – я на связи.

– Да…

Закурил, уперся взглядом в нежно-голубую сегодня гладь моря. Солнце яркое, но не слепит – оно словно разлито по всему небу. Осеннее южное солнце.

Отсюда казалось, что море действительно гладкое. Зеркальное ровное поле. Но на самом деле там наверняка волны, пусть несильные. Море не бывает абсолютно спокойным – оно всегда шевелится, дышит. Вдох – вода откатывает от берега, выдох – накатывает. И так миллионы лет…

– У нас семья светская, никаких ограничений, – зажурчал голос Рефата; он старался говорить шепотом, но не получалось, и Сергеев почти всё слышал. – Я сам и курю, и выпить могу, если надо. Но я не любитель. Так, по праздникам большим. Я работать люблю – работа силы дает… Но женщина у нас святое. Мы не заставляем, и хиджабы всякие, паранджа, это… Вот слово забыл… Эх-х…

– Стереотип? – подсказала Алина, и Сергеев по тону определил, что ей нравится слушать Рефата.

– Точно – стереотип. Да. Это арабы там. А нашим женщинам даже платка не надо. Если хочет – может фес носить… шапочка такая, а может не носить. Свобода совсем… Алина, – голос его стал еще тише, – вы мне очень нравитесь. Вы очень хорошая девушка. Я думать ни о чем не могу. Да. За рулем сижу и боюсь, что сверну не туда, не на ту педаль нажму. Да, Алина, вот так…