Ольга Хорошилова - Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер

Энн стало плохо заранее, за день до отправления, от одной лишь гнетущей мысли о предстоящей неизбежной пытке. У пытки были княжеский титул и громкая фамилия – «Князь Меншиков». Так назывался новенький щеголеватый пароход, курсировавший между Стокгольмом, Або и Петербургом, между Шведским королевством и Российской империей.

За день до отправления подруги приехали на пристань сдать багаж, получить билеты и разузнать о переправе. Бедняжка Энн побледнела, как только увидела крепкого подтянутого капитана Калькмайера в куртке цвета балтийских волн с пуговицами лунного отблеска и белой морской пенкой воротника. Господин капитан что-то гудел о своем пароходе, пришвартованном неподалеку у запасного причала, скрипел и пошатывался на длинных ногах и казался высоченной грот-мачтой. Капитан говорил и кренился все больше, и вместе с ним раскачивались пристань, суда, бухта, Стокгольм, горизонт, тусклое солнце, весь бледный обморочный белый свет. Энн почувствовала, как к горлу наплывами подступают теплые настойчивые волны морской болезни. Она вырвала из-под рукава платочек, приложила к пересохшим губам, ко влажному лбу. Стало легче.

Капитан Калькмайер гудел, отдавал команды, следил за погрузкой поклажи и терпеливо отвечал на вопросы беспокойных пассажиров. Он покачивался, сверкал улыбкой и звенел начищенными до блеска цифрами – расстояния, температуры, времени в пути, курсов валют. Бледная Энн почти ничего уже не понимала. Листер, напротив, довольно ухмылялась, ловила каждый дюйм, каждый цент этой в высшей степени содержательной речи.

Отправление было назначено на 8 вечера следующего дня. Подруги приехали с запасом. Продрались сквозь сумеречную сутолоку провожающих, зевак и карманников. Быстро перебежали по трапу – и вот они уже на борту. Энн мутило – от качливого трапа, мерзкого запаха угля, от вида капитана-мачты на мостике. Она раскапризничалась, отказалась спускаться в каюту, хотя за нее пришлось отдать целых 60 рублей и были обещаны мягкие лавки, свежее белье, ужин и чай. Уокер объявила, что переночует в их экипаже, загнанном во чрево парохода: «Иначе я не выдержу, я сойду с ума, умру!» Листер ничего не ответила: джентльмены не спорят с дамами. Она лишь резко, на каблуках, развернулась и, оставив подругу, замаршировала в каюту. В каждом звонком ударе ее кованых тяжелых сапог слышался гневный укор.

В каюте пахло деревом и свежим лаком. Анна скинула верхнее платье, запрыгнула на койку. Выходить на палубу не хотелось – накрапывал дождь, почти ничего не было видно. Она раскрыла путеводитель на главе о Финляндии. В это время проснулось колесо парохода и в такт ожившей машине запрыгали мелкие строчки утлых каменистых пейзажей, мшистых кочек, оврагов. Лопасти чаще ударялись о воду – картонные стенки, пол, потолок, вся каюта дрожала. Золотистые звонки рынды и прощальные мечтательные вздохи трубы потонули в грохоте пробудившегося стального сердца «Князя». Пароход легко развернулся и двинулся в бархатистую ночь притихшей Балтики, раскачиваясь в одном ритме со своим капитаном.

Toute en nuage – записала Листер поутру в дневнике. Все было в тумане. «Князь Меншиков» тихо шелестел лопастями, нащупывал путь в никуда. Вдоль палубы слепо скользили призрачные фигуры и рассеивались во мгле. Из молочной мути слышались проклятья – призраки спотыкались, невежливо наваливались друг на друга. К трем часам картина переменилась. Сорванец-ветер изодрал туман в ватные клочья, и заспавшееся полуобнаженное солнце торопливо прикладывало их к своему припухшему бледному лику. Ему, как и пассажирам, хотелось освежиться.

Судно прибавило ход. Пейзаж прояснился. Путешественники приободрились, несмотря на качку, быстро расправились с обедом. И уютно расселись по лавкам на открытой палубе – переваривать, дышать, говорить. К разноязычной пестрой массе датских фуражек, французских манто, шведских сюртуков, британских бачков, немецких зонтиков, бельгийских кружев присоединилось черное пятно, мисс Листер в шелковом прогулочном платье. С трудом нашла свободное место – уселась подле сдобной шведки и ее бессловесных дочек с плоскими, словно блюда, лицами. Мамаша, смешно коверкая язык Гёте, уютно причмокивая и закатывая глаза, курлыкала о красотах Санкт-Петербурга, «которых не передать», об увеселительных заведениях Ревеля, «которых при дочках не описать», о муже, успешном купце, живущем в российской столице, – о нем она могла говорить бесконечно, во всех пахучих комнатных подробностях.

Джентльмен Джек учтиво внимала простодушному лепету, незаметно скользя глазами по вздорной кружавчатой шляпке матроны, бесконечным, как ее речь, сутажным тропинкам накидки, английскому шитью крахмального подъюбника и молчаливым дочкам. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, качались и туго молчали – словно мешки, набитые бессмысленной ярмарочной всячиной.

Взбодрившись бабским вздором (он действовал лучше порто), Листер отправилась в карету к Энн и разделила с ней обед истинных пилигримов – кусочек хлеба и полчашки холодного чая. Большего не хотелось – обеих мучила морская болезнь. Потом молчали, наслаждались вежливой тишиной давно привыкших друг к другу супругов. Энн утешалась какой-то книжицей, Анна водила глазами по неверным пунктирам мшистых скандинавских дорог, которые еще предстояло опробовать кованым железом колес и сапог. В карете было вполне уютно, и Листер решила остаться здесь на ночь – хорошенько выспаться перед трудным днем.

Не меняя сухопутных привычек, вечером она вышла на променад. Ровно 45 минут – вдоль палубы, до кормы, налево поворот, вдоль палубы до носа, налево поворот. Ее карманные часы показывали без четырех минут восемь. Но ленивое расхоложенное северное солнце, равнодушное к механизмам простых смертных, все еще забавлялось с кучевыми нерасторопными облаками. Путалось в сизых суконных изорванных фалдах, смеялось, вспыхивало лучами и по-девичьи краснело. А потом ему наскучило. Солнце сладко вытянулось пунцово-алой линией над черно-стальной бездной, завернулось покрепче в солдатские облачные шинели и заснуло.

Листер поднялась около пяти утра, растормошила подругу, помылась – «кое-как, как вообще это можно в данных затруднительных обстоятельствах». Надела платье, осмотрела вещи, дорожные сумки – все готово, ничего не забыли. Залпом осушила кружку с чаем и вылетела на палубу. «Князь Меншиков», замедлив ход, вплывал в шхеры. Впереди в прохладно-серебристой пелене теплеющего рассвета виднелся нервный сбивчивый силуэт Або, с острыми сосновыми перелесками и розовыми залысинами гранитных скал. Пароход скользил по зеркальной Балтике, тихонько танцуя менуэт, слегка кланяясь мелким и покрупнее островкам, подводным валунам и скалам. Когда до пристани оставалось полчаса, начался торжественный марш – скалы почтительно расступались, вытягивались перед «Князем» в две парадные шеренги. Слева – остров Рунсало, справа – Хирвисало. На часах – 6:20 утра. Бухнули один за другим выстрелы пароходной пушечки. Откашлявшись черным дымом, прогудела труба. Або ответил хлопками, шутливым посвистом и бегливыми искорками освеженных ливнем крыш и куполов.