Евгений Кузнецов - Жизнь, Живи!

–– Но освободить… для чего?!..

–– "Здесь. Лишь бы".

Да, нынче вокруг именно пустыня.

Один ум, ну, освободит миллионы голов и рук, но – для какого, для какого именно занятия?!..

Без ответа на этот вопрос – разве достижение мысли есть достижение?!.. Есть? – Тогда – чьё? Каких сил?..

…Чувствую, между прочим, я виновато ещё и некую ревность… от моего прошлого: в прежние места жительства не захожу, к давнишнему другу не заглядываю, моих прежних книг не перечитываю…

–– Не заземляться!

Теперь-то объяснима забота: как бы больше отдать!

Всё впереди – всегдашнее настроение и состояние.

(И у безнадёжного больного?.. И у ветхого старика?.. Знаю, ведь это же – так!..)

–– Не прерывать писание ни на минуту!

–– "Поиск".

Очередная дверь – она просто не видима за предыдущей.

Оказалось, каждая моя предыдущая книга есть лишь предисловие к моей будущей.

…Пятнышко на стекле – и вот мне Идея для усилия года на два.

Включил электрочайник.

"Чайник почему-то засипел…" Да! Так и нужно писать, если – действительно правдиво.

Но я могу теперь ещё правдивее.

Отдавание!.. Отдал за чайник деньги… Отдал, включая, калории… Отдала спираль, накалясь, энергию…

И как раз то, что, собственно, и происходит на самом деле.

–– Во Вселенной.

–– "Кричи. Кричи".

–– Во Вселенной!

–– "Отдал. Отдал".

Недаром же мне так всегда было сладко… а с недавнего-то времени так неприятно слово "вдруг". (Прости, Классик!..)

Что значит: "вдруг подумал, вдруг почувствовал"? – то есть: ни с того, ни с сего, что ли?!.. Но ведь это, по крайней мере, постыдно.

Слово "вдруг" нужно разоблачить, рассекретить.

Вдруг – значит не из меня, а из – откуда-то.

Вдруг – значит вовсе не неожиданное, а – как раз ожидаемое восприятие и признание буквально рядом с собою чего-то другого…

–– Которое мне диктует-то!

А я, по сути, повторяю, подчиняюсь.

То есть то "вдруг" есть реальность. И – такая же подлинная.

–– Невольное подслушивание и…

–– "Послушание".

Вот: и смогу ли я написать роман-то?..

Сейчас узнаю!

Старуха внучку когда-то вырастила: от соски до школы "сидела" с ней, кормила, обстирывала, оберегала; а она проучилась год в вузе, явилась на каникулы – и не зашла к ней!..

Почему-то, почему-то… (Знаю случай этот со слов.)

Старуха та давно померла, а для меня – будто она всё есть и есть: так-то она тогда зашлась, глядя на пустую улицу, так-то она потом кряхтела, шатаясь весь день по пустому дому, так-то проглядела не моргнув насквозь целую ночь…

И будто я сижу в темноте возле её кровати, будто слушаю её, опять и опять, безнадёжные, что-то понявшие, вздохи…

Думать не думала, что уж тут думать, – а что ей грезилось? – Какие наволочки, какие фантики, какие облака, какие стрекозы?..

Ведь она к утру тогда станет, если встанет, совсем другим человеком!

А пока вот, впотьмах, стонет, поёт, скулит…

Слёзы у меня?.. Значит, не остановлюсь.

…Один я когда дома – иногда приговариваю вполголоса:

–– Сейчас будем с тобой чай заваривать.

–– "Образ".

Да, вижу… Всецело ощущаю.

Зыбкое – но рядом. Всегда рядом, но – зыбкое…

И даже странно: почему не горюю?..

Я счастлив… Я – счастлив… Не могу, впрочем, так выразиться и повторять.

Ибо пишу и пишу опять новое.

Отдаю и отдаю.

Что я счастлив, это само собою разумеется.

Комната моя, в "коридорке", всех очаровывает. Центр города областного (и начало века двадцать первого) – а барак кирпичный двухэтажный с обитыми стенами и под дырявым шифером; и по соседству с такими же ещё и деревянными. Комната огромная, высоченная, угловая, с двумя большущими окнами, на две стороны, во двор на тенистые липы – а туалет в противоположном, за сколько-то много шагов, в другом конце коридора. По одной стене книги до потолка, иконы, стол с тумбой и ящиками – а за стеной этой (дощатой, проверено, и оштукатуренной) вой кранов и стиральных машин. На столе широком – бумага чистая белая, авторучка на ней ожидающая, лампа, их осеняющая… А за дверью гулкие крики и матерные шаги… В противоположном же углу всего этого пространства – чёрные промёрзшие обои…

Пришедший пишущий – сразу, вижу, взирает на мой письменный стол: истинно со страхом.

При гостях я ощущаю себя слегка смущённым назидателем.

Невольно понимаю:

–– Я сам эту комнату очаровал!

Едва въехав, сколько-то этому лет, провёл через стену воду, установил раковину… купил электроплитку, так и не узнав никогда, которая же «комфорка» на общей кухне, по середине коридора, "моя"… обил толстым войлоком дверь изнутри…

Непишущие – сразу, слежу, вертят головой: а где же телевизор?.. И уже пять раз, считал, предлагал мне то один, то другой взять у него лишний "ящик". Сейчас, мол, и привезу. – Привезешь, дескать, – выброшу в окно!

Я, принуждая себя, иной раз должен высказываться:

–– Я сам себе телевизор!

То же ответил и Даше.

В начале нашей любви она заменяла часто слова смехом… который всегда содержательнее. (К счастью?.. К сожалению?..)

Лишь иногда как бы проговаривалась:

–– Как хорошо ты сказал!

Со временем осмелилась посоветовать… конечно же – купить новый диван.

Однажды я – при ней! – сказал то своё, моё, негромкое:

–– Сейчас будем с тобой кофе заваривать.

Она оглянулась на меня, как… на незнакомца.

Я, подхватив роль, подошёл к ней…

Никого в комнате – как и всегда, когда она приходит, – не было.

Поверила.

…Танец – это признание.

Что человек вообще более всего от себя и друг от друга ждёт и чего боле всего боится? – А признания.

Как-то она, танцуя, взяла мои ботинки… пальчиками… И успела к форточке раньше меня!.. Хорошо, была зима и снег: даже ночью ботинки – чёрные… Я со второго этажа по коридорам-лестницам на улицу бегал босой – телодвижения эти мои были тоже, собственно, некий танец!

Икону – от чуткой искренности – она подарила мне. Притом: иллюстрацию, с большого календаря настенного, наклеила на лист деревоплиты, в церкви осветила – всё сама.

И – намолённая (самая ценная) эта икона наверняка: всё моё время, которое – Время, я перед нею.

Утром, если очень рано, окликнет мягко:

–– Ты что там делаешь?

Я, голый и с авторучкой, отзываюсь корректно:

–– Я сейчас тебе расскажу подробно.

Она смеётся по-ночному.

Мне – всегда как мне.

Ей же комфорт такой бывает непривычен.

Уютно-темно и уютно-тепло – а за стенкой: магнитофон, крики, деревянный топот!..

–– Там дерутся!

–– Нет, пляшут.

–– На нас книги с полок не упадут?

–– Скоро они устанут.

Она долго смеялась.

Спать расхотелось…

Однажды, не так давно, взялась и всерьёз заботиться обо мне. Словно бы радуясь – находя, за что меня можно пристыдить.