Валерий Дашевский - Исчезнувшая страна

Я очень жалел, что с нами нет мамы, я думал, что если бы папа всегда был таким веселым, она ни за что бы от нас не ушла. Мы брали бы маму, ездили бы ловить рыбу вчетвером, а вечером ходили бы в летний кинотеатр. Мне было обидно, что она уехала с каким-то инженером; если бы она уехала с боксером – это еще куда ни шло. Но как можно было променять папу на какого-то инженера!

Но в общем нам было весело. Я занимался всю неделю, вечером мы ходили в кино или в бар, что у ипподрома, по воскресеньям ездили в лес и на реку, и я совсем не думал о том, что будет дальше.

Когда мы пришли в бар, вечер был в самом разгаре – за столиками возле цветных ламп сидели парни и девушки, а наша компания стояла у стойки. Мы подошли, я взобрался на высокий табурет, и папа купил мне напиток.

Мне нравилось в баре, только много было табачного дыма, да музыка играла слишком громко. Я сидел и думал, что сказали бы в школе, расскажи им кто-нибудь, что я бываю здесь с папой. Хотя ничего такого в этом нет, подумал я. Раньше, когда я был маленький и когда мама ушла от нас, меня не на кого было оставить и папа брал меня с собой. Раньше мы с папой много ездили. Сейчас нет, а раньше много.

Я пил напиток через соломинку, смотрел, как тают кубики льда, когда к папе подошел тот высокий, что был на скачках.

– Как дела, Саша? – сказал он. – Давно тебя не видел.

– Ничего, – сказал папа. – Спасибо.

– А надо было тебя увидеть. Ох, как надо было!

– Ты меня уже увидел, – сказал папа.

– Есть для тебя работа.

– Ничего у тебя нет, – сказал папа. – А та, что есть, мне вряд ли подойдет.

– Вот как, – сказал высокий.

– Да, – сказал папа, – так.

– Ты о многом забываешь. Ты еще кое-чем обязан. Кому-кому, а мне ты обязан с головой.

– Не думаю, – сказал папа.

Высокий увидел, что я их слушаю, и взял папу за руку. Они отошли в другой конец стойки, вся компания обступила их. Высокий сперва улыбался, а когда папа сказал ему что-то, побледнел и стал говорить очень тихо, а папа только смотрел, а под конец, когда высокий выкрикнул что-то, покачал головой. Я видел, как они сразу отделились от стойки и пошли к выходу, и спрыгнул с табурета. Папа подошел ко мне и сказал:

– Если что-то будет, жди меня у ворот. Слышишь?

Мы вышли. Асфальт был освещен, и папа легонько подтолкнул меня ладонью.

– Ступай, – сказал он, – я сейчас вернусь.

Они всей компанией стояли в глубине улицы, там, куда не доходил свет из окон. Лица их смутно белели в темноте, и, когда папа вошел в освещенное пространство на дороге, их разговор сразу смолк и папа сказал в наступившей тишине отчетливо и спокойно:

– Н-ну!

Они обступили его сразу. Я видел, как папа двигался среди нападавших, увертываясь от ударов, потом круг распался, потому что один из них выкатился на тротуар, кто-то вскрикнул пронзительно и дико, я увидел папу и второго, осевшего у него в ногах, и папа стал отступать к светлому пятну, когда они кинулись опять. Я видел, как высокий схватил папу за ноги и остальные повалили его, и вот они держат папу и высокий поднимается с земли, я бросился к ним, но они были далеко и приближались медленно, и высокий ударил папу в лицо, потом поднял руку и снова ударил, я закричал, подбегая, тогда папа вывернулся у тех, кто держали его, и сбил с ног одного и другого. Высокий схватил папу, и, когда папа ударил его по животу, охнул, и стал валиться вперед, но папа не дал ему упасть. Он поднял его за отвороты пиджака и двинул так, что по всей улице было слышно. Мы быстро пошли прочь, и папа на ходу вытер разбитый рот тыльной стороной ладони.

– Чего ты кричал, черт возьми? Я где тебе сказал ждать? – спросил он меня. Я взял его за руку и мы пошли быстрее.

Мы пришли домой, и папа втирал камфорное масло в кровоподтек под глазом, мы сидели на кухне и теперь мне было совсем не страшно. Мы долго сидели на кухне, папа втирал масло и рассказывал, как он работал на стройке, а вечерами ходил на тренировки, как они с дядей Витей Дамановым жили в общежитии и вместе ходили на танцы – там он познакомился с мамой и назначил ей свидание, а когда надо было идти, дядя Витя уговорил папу надеть собственный дяди Витин костюм, и пиджак был еще ничего, а брюки пришлось подкатать и подпоясать, и папа весь вечер ходил с мамой в застегнутом пиджаке и был весь мокрый. Потом у них проводились соревнования; мама пошла смотреть, и бокс ей ужасно не понравился.

– Она ничего не понимала в этом, – сказал папа. – Так и не научилась.

– А когда я стану старше, я тоже стану боксером?

– Не знаю, – сказал папа. – Мне бы не хотелось, чтобы ты стал боксером.

– Почему?

– Нельзя быть просто боксером. Можно быть инженером и боксером. А просто боксером – нет.

– Но ты ведь просто боксер?

– Да, – сказал папа. – Я – да.

Мы сидели и разговаривали, и вспоминали о том, как здорово было, когда папа выступал. Как мы приехали под Алушту на сборы Центрального совета, как папа тренировался, а я ловил крабов, а вечерами мы ходили на танцы в соседний дом отдыха, и однажды туда пришла женщина с девочкой, и папа пригласил ее маму потанцевать, а я остался с девочкой на скамейке и рассказал ей, что папа готовится к первенству Союза. Потом мы не видели их два дня, и я было совсем расстроился, да только папа сказал:

– Гляди в оба, малыш. Она еще вернется.

И она пришла с мамой. Папа посадил нас в буфете, а сам долго гулял по набережной с ее мамой, а после, когда мы проводили их и шли назад, спросил:

– Они тебе понравились?

И я ответил:

– Нет. Не очень.

Папа засмеялся и как-то странно поглядел на меня. Потом сказал:

– Понятно.

И засмеялся снова.

Это было три года назад, и теперь я жалел, что мы больше не были под Алуштой – не потому, что там осталась эта женщина с девочкой, а оттого, что там был юг, и папины друзья из сборной, и дядя Витя Даманов, и это было время, когда папа еще выступал.

Мы сидели долго, потом пошли спать, и лежа слушали по радио спортивный дневник, и мне совсем не хотелось спать, а когда передача закончилась, папа сказал:

– Завтра идем тренироваться.

– Зачем? – сказал я. – Ты ведь уже бросил.

– Мне прислали вызов на Центральный совет. Бои месяца через полтора. За первое место мне могут восстановить звание.

– С тебя ведь сняли мастера.

– Восстановят, если выполню снова. Главное, тогда мне дадут тренировать.

Мы начали готовиться. Вернее, тренировался папа, а я бегал по залу, стучал на мешках и смотрел, как он работает на ринге. Ему пришлось сразу начать придерживать вес, потому что он хотел поехать в шестьдесят семь килограммов. Он тренировался в лыжном костюме и выкручивал его после тренировки. Каждый раз он стирал дома костюм и выходил на ринг подтянутый и аккуратный, и сначала костюм становился мокрым между лопаток, а к концу темнел весь, и вот уже папа выходит из ринга мокрый, будто его окатили из ведра, садится рядом со мной на скамейку и говорит: