Станислав Хабаров - Такие обстоятельства

Со временем не прополотые грядки

зарастают сорной травой.

Среди них встречается чертополох,

поражающий своей силой и стойкостью.

– Ты опять надел эту старую майку?

Да, и что? Я с удовольствием её надел. Это была особенная майка. С полустёртыми надписями и картинкой: эспада с быком.

Мои ближние никак не могут понять, что она тем и хороша, что старая и дорога мне памятью. О том страшном переходном времени, когда страна словно проснулась ото сна и заторопилась жить. Была объявлена поголовная борьба с пьянством, как будто не было других задач. На космической технике нашего славного королёвского КБ слетал первый французский космонавт.

Этому заключительному опусу может и послужила исходной эта майка, став символом необыкновенного периода и пропуска в мир иной.

Майка из прошлого.

Новое роскошное помещение с деревяными панелями стен на третьем этаже лабораторно-конструкторского корпуса досталось отряду гражданских космонавтов потому, что новый Генеральный конструктор знаменитый двигателист Валентин Глушко отказался в него переезжать. Его мотивы, для окружающих казавшиеся весьма смутными, не были таковыми для него самого. Завидуя посмертной славе Королёва, он отказался покидать королёвский кабинет на первой территории. Впрочем, каждый был вправе домысливать его поступок по-своему.

Космонавты сразу распорядились полученным помещением. Комнатку поменьше заняли дважды герои, слетавшие дважды и удостоившиеся соответствующих наград, а зал рядом заняли остальные, не летавшие, вместе с Сергеем Анохиным, легендарным лётчиком-испытателем, числящимся заместителем начальника отдела. Эту большую комнату в шутку назвали «греческим» залом после удачной репризы Хазанова. Зал по соседству стал учебным классом и ещё два помещения поменьше завершили новоутверждённый комплекс гражданских космонавтов: кабинет начальника отдела и его зама и крохотная комнатка группы обслуживания. Конечно же, это было не всё. Ниже этажом были рабочие комнатки отдела, а ещё ниже фотолаборатория, завершающая «центр гражданских космонавтов» НПО «Энергия», так стало называться бывшее КБ Сергея Королёва с приходом Глушко.

В комнатке дважды героев и встретился я лицом к лицу со своим будущим шефом. Крепко сбитый мужчина из отдела материаловедения, шапочно знакомый, как и многие на предприятии, что-то объяснял космонавту Севостьянову, а тот снисходительно слушал его. Оказавшись рядом, я сказал пару слов из вежливости, намекая на возможности новой службы гражданских космонавтов, в которую превратился прежний отдел. Будем, мол, вместе работать. Я не подозревал, что эти слова пророчески сбудутся, но с другим смыслом и не бесследно для меня. Не прерывая объяснения, мужчина кинул с рысьим проблеском взгляд в мою сторону, не возразил и не согласился, а констатировал. Не склонен он был, казалось, терять попусту время на разговоры. Он был себе на уме. Мог ли я подумать тогда, что с этого момента судьбы наши уже переплелись как пара змей в брачный период?

Опускаю намеренно блок жизненного цикла, полный ненужных треволнений и практически пустой. Дни противостояния отряда гражданских космонавтов с его руководителем. В нём я активно участвовал, хотя и не был в самом отряде, а в качестве главы комиссии по контролю администрации новой службы. Это были фактически бодания «телёнка с дубом». В результате чего я очутился на третьей территории. Была она в стороне от всего, за стадионом и гаражами. Там царили свои правила и порядки и с некоторых пор размещались ядерщики, собранные под особый проект ядерного источника межпланетной станции.

Представление моё новому начальству получилось недолгим. Секретаря на месте не было. Со словами «у нас без церемоний» мой новый шеф (буду условно звать его шефом по разным соображениям) толкнул дверь. Мы вошли, и стали невольными свидетелями. Опершись о краешек стола, полусидел- полустоял начальник отдела Берлатый, а визави с ним рослая молодая женщина, подсмеиваясь то ли над собой, то ли над окружающими, докладывала возмущённым голосом о ходе испытаний. Я услышал только конец фразы:

– … налицо «эффект кабелей». Не знаю, как правильно сказать: «ка́белей» или «кабеле́й»?

– Кобелей, – ответил Берлатый и все рассмеялись.

Рассмеялась и женщина. Была она очень высока, хотя и сложена пропорционально, и видно было, что ей и самой противно этим заниматься и смешно. Не придаёт она здешним делам должного внимания, считая их временными. В ней даже было некое высокомерие. «Мы – физики, и этим, мол, всё сказано».

Я знал, что они из атомной отрасли, переведены сюда скопом и перелётными птицами опустились на третьей территории. Отличием их ещё было, пожалуй, в том, что они чувствовали себя по-прежнему единой семьёй и не церемонились в разговоре.

Знакомство с начальством и моё представление разом состоялись, и мы отправились восвояси в главное мрачного вида здание, где в двух комнатах первого этажа размещалась наша лаборатория.

Это громко сказано – «две комнаты». Начинать мне пришлось в маленьком кабинете начальника лаборатории, того самого крепкого мужчины, шефа. Занимался он формированием полётных полезных нагрузок, обязанных наряду с колоссальными затратами приносить хоть какую-то видимую пользу от космонавтики.

Сколько раз уговаривал я себя не бороться с власть имущими, что заведомо бесполезно и только приносит вред. Вот и на этот раз, поимев слабое удовольствие иллюзорной правоты, я очутился в «отстойнике» третьей территории, в мрачном здании, в высокой комнате, узко-тесной, имевшей достойный размер разве что в высоту. За единственным окном её прекрасные остроконечные ели естественной ширмой всего-всего: и стенда перекисных двигателей моего исходного детища, из тех, что когда -то я бездумно, не глядя раздавал, и сохранившаяся пристрельная горка , в которую лупили пристреливаясь в войну скорострельные грабинские пушки и остальная третья территория, за которой коллективные сады и торфянка, примитивное торфодобывающее предприятие, пережившее всех и сохранившееся в исходном виде с древних времён.

Лаборатория претерпела мытарства и гонения и-за авантюристических склонностей шефа. Поведение его отличалось от принятого для окружающих. Он пропадал по лишь ему известным неотложным делам и имел особый круг общения. Отчего порою принимал непонятные на первый взгляд решения и выглядел настоящим фигурантом неведомых сфер, посещавшим наш мир время от времени. Вышестоящие пытались безуспешно привести его в привычную норму и отказывались понимать его выходки. За них его пробовали карать, но чаще махали рукой. А он, продолжая свои партизанские наскоки, казалось, действуя по своим особым правилам, круто и вопреки, не собираясь под кого-то подстраиваться.