Марина Сарасвати - И родилась я

И в это мгновение вся жизнь пронеслась у нее перед глазами: раскулачивание, колхоз, голод, война, дети, умирающие с голоду, родители чужих детей, просящие ее не оставлять их детей в случае их смерти, не отдавать колхозу, долгая разлука с мужем во время войны, тишина и отсутствие вестей от него. И, наконец, возвращение – пусть искалеченного и израненного, седого и измученного, но все же своего, родного. Того, кто послан Аллахом, а другого и не было в ее жизни – ведь он – тот, кого выбрали ей родители, кто вырос вместе с ней, кто из 11-ти летнего мальчишки рос, мужал, превращался в парня, в мужчину, в мужа. Того, кто старился вместе с ней, того, кто вместе умрет, Алла бирса – на все воля Аллаха!

А сейчас она знала, он играет для нее!

Позже он спустится, доковыляет, они поужинают, помолятся и лягут спать и, может быть, он ни словом не обмолвится о курае – он вообще никогда не говорил слов любви. Вместо этого существовало одно слово – Абей! Оно появилось как-то однажды и стало его молитвой, признанием, призывом и заклинанием – вместо тысячи слов.

Абеееееей! Абеееей! – снова старик заговаривался во сне, дети знали, ему снится сон и не будили его, пусть поспит, пусть отдохнет. Слишком тяжело ему дались эти 9 месяцев с тех пор, как умерла его старуха. Как-то сразу он постарел, подряхлел, ни с кем не разговаривал, чаще молчал. Дети понимали его, как ни крути, однако 75 лет прожил с одной женой, а тут остался один.

Абеееей! Абееей! – кричал мальчик на вершине горы и бежал навстречу к своей судьбе широко раскинув руки. Он не знал, что его ждет, но какая-то мудрая часть 90-летнего старика знала, что совсем скоро за ближайшим поворотом он увидит ее – ту, что предначертана ему судьбой, ту, что выбрали для него родители. Ту, что зовут Хабиба – Ева значит по Библии.

И в этот раз Аллах был милосерден – Хабиба, улыбаясь, встречала его.

– Бога нет! – раздался детский голос в прихожей.

– Бога нет! – громко повторил Гимран и с размахом и грохотом забросил школьный портфель в дальний угол, а сам прислонился к стене чулана, чтобы удобнее было снимать сапоги. Он был вымазан с головы до ног грязью, будто школа была не в двухстах метрах от дома, а в нескольких километрах, а лужи на пути не оставляли ни единого шанса вернуться сухим и чистым.

– Мааааам, ты слышала, что я сказал? – крикнул еще громче Гимран и в это время из кухни появилась Хабиба, влажная от жары и пота, вытирая руки об передник: – Что ты сказал, улым(сынок)?

– Уф! – возмутился Гимран тому, что придется повторять сказанное, – я говорю, Бога нет! Нам так сегодня учитель в школе сказал.

– Как это? Аллах тебя храни! – всплеснула руками Хабиба и принялась помогать Гимрану стягивать сапоги.

– А вот так! Советская власть верит только науке, а значит, тому, что можно доказать, а Бога нет – никто его не видел и не трогал. А раз потрогать нельзя, значит его не существует. Это ж очевидно! А тех, кто этого не понимает, этих антисоциальных личностей советская власть будет расстреливать!

– Как это?– повторила свой вопрос непонятливая Хабиба, – и меня? – и плюхнулась на комод. – А как же ты, улым? – а про себя подумала: И теперь что же это, советская власть будет расстреливать за то, что нельзя потрогать? А раньше убивала за то, что можно вырвать из рук. И вслух повторила: А как же ты? Что будет с тобой?

– Во-первых, я в Бога не верю. Во-вторых, дети за родителей не отвечают. А в третьих, я тебе не «улым», а ты мне и не «мать» вовсе. Мои родители умерли, а ты меня подобрала. Да и умерли они, защищая советскую власть от таких как ты, между прочим – так что меня простят.

– От каких, таких, как я? – час от часу было не легче.

– От антисоциальных элементов. – провозгласил Гимран и, не снимая грязных штанов, прошел дальше в избу.

«Защищая советскую власть» – повторила про себя Хабиба и вспомнила, как умерли его родители, а четырехлетний Гимран ползал по телу матери, не понимая, что происходит, когда Хабиба влетела в их дом – в дом, в котором когда-то жила сама с родителями, а теперь семья тех, кто их раскулачивал. Увидев, как полыхает баня, она первым делом подумала о Сибарке – она ж лежачая, она ж не выберется, если дом загорится. Но было поздно, Сибарка лежала мертвая, а сын этого не понимал.

– Дети за родителей не отвечают – говорила Хабибе мать Гимрана Сибарка годом ранее. Ты прости нас, соседка, виноваты мы перед тобой. Очень виноваты. Простит ли нас Аллах за то, сколько горя мы вам принесли. Но, если что случится с нами, ты, пожалуйста, не бросай моего сына. Муж-то, понятно, не пропадет, другую себе найдет, а вот сына жалко – плакала Сибарка. Она уже несколько лет не вставала с постели, с тех самых пор, как родила Гимрана.

Роды дались тяжело, еле спасли. Выжила, но не оправилась.

Муж ее запил безбожно, проклиная судьбу и Всевышнего. Он и раньше пил, но во времена раскулачивания, отвлекся, поддавшись эйфории больших перемен. Наконец-то настали его времена и он – голытьба деревенская, покажет какой он, что он не кто-нибудь там, а сын Ахмадуллы! Ахмадулла, к слову, тоже был не из трудолюбивых трезвенников. Жену он взял себе слепую, что родилась с тремя пальцами на обеих руках, не то, чтобы взял – сама пришла откуда-то. Он увидел ее ранним утром спящей у калитки, да сердце его дрогнуло – уж так она несчастна была. А она переночевала одну ночь, вторую, да так и прижилась.

Увечья ее и были их главным доходом: взяв Ахмадуллу за руку, они ходили по деревням, собирая милостыню. Ахмадулла быстро смекнул правила игры, он имел талант жалобно плакать, причитать и пританцовывать – этим он мог растопить любое сердце. Иной раз возвращались они домой с солидным узелком добычи – яйца, корот, лепешки, кусок сахара – можно было пировать. Между делом родился у них сын Мансур, которого они тоже таскали с собой. Так продолжалось то тех пор, пока однажды Ахмадулла не вернулся домой с узелком серебряных монет. Где он их раздобыл и сколько их там было, никто не знает. Однако жизнь после этого в их семье круто изменилась.

Первым делом, Ахмадулла справил всем новую одежду, купил самовар и печку-буржуйку, лошадь и две козы, корову тоже купил, но доить ее было некому. Да и кормить ее хлопотно, а однажды, забредя в соседский огород с картошкой и обьевшись картофельной ботвы, корова умерла от вздутия живота. «Или соседи отравили?» – любил повторять Ахмадулла. От горя ли за корову, а может еще от чего, вскоре умерла и жена. Ахмадулла же переживал недолго. Быстро распродав всю живность, прихватив сына, пропал из села. Много лет спустя, сын его – Мансур вернулся в деревню с женой Сибаркой. О том, где они были и где пропадали молчал, пил и жену бил нещадно.