Юлия Волкодав - Маэстро

© Юлия Волкодав, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Июнь 2006

Больше всего доктора поразил его вид. Агдавлетов выглядел так, будто минуту спустя собирался выйти на сцену. Идеально белая рубашка, идеально ровный пробор неестественно черных волос. Черные насмешливые глаза. И резким контрастом ярко-красный пиджак. Алый. Лучше всего ему бы подошло определение «алый». Агдавлетов сидел в кресле, положив свободную руку на позолоченный подлокотник. Во второй руке тлела сигарета. На стеклянном столике возле него стояла полная до краев пепельница. Тоже позолоченная. В этой комнате было слишком много красного и золотого, словно ее оформлял тот же человек, который потрудился над интерьерами Большого театра. Доктор не мог отделаться от мысли, что именно в Большом он сейчас и находится.

Увидев гостя, Агдавлетов хотел подняться навстречу. И вот тут морок рассеялся. Той стремительности в движениях, к которой привык каждый ровесник доктора, сотни раз видевший Агдавлетова по телевизору, не было и в помине. В кресле сидел старик. Безупречно одетый, с гордо вздернутым, как всегда, подбородком. И с отекшими ногами в домашних тапочках, так не сочетавшихся со строгими костюмными брюками. Ноги его и подвели. Марат Алиевич остался в кресле, досадливо скривившись, но руку для пожатия все равно протянул, с вызовом глянув гостю в глаза.

– Добрый вечер, Борис Аркадьевич. Присаживайтесь. – Он кивнул на второе кресло. – Сегодня чудесный закат, не находите?

Окно в гостиной было раскрыто, тяжелые портьеры, чем-то тоже напоминающие пропитанный пылью и высоким искусством бархатный занавес Большого театра, раздвинуты, так что любоваться закатом Агдавлетов мог в полной мере. А что еще оставалось человеку, который уже полгода не выходит из дома? Доктор ему очень сочувствовал, но меньше всего хотел обсуждать сейчас природные явления, пусть и самые прекрасные.

– Хотите кофе? Мария Алексеевна, будьте любезны!

Голос у него сохранил прежнюю мощь, прокатился по комнате, миновал двустворчатые двери и наверняка достиг ушей супруги. Легендарный семейный и творческий дуэт. Марат и Мария Агдавлетовы. Чаще они выступали поодиночке, но уж если появлялись на сцене вместе, публика просто сходила с ума. Такой простор для фантазии мечтающих о несбыточном советских женщин. Красавец, гений в музыке, еще и всю жизнь верен супруге, красавице Марии.

– Я не хочу, спасибо, – попытался отказаться доктор. – Поздно для кофе. А вам так категорически нельзя и…

– Бросьте, Борис Аркадьевич. Вас и ваших коллег послушать, мне давно уже нельзя ничего, даже дышать. А хорошая чашка кофе – это единственное, что хоть как-то заставляет меня функционировать.

– Марат Алиевич, давайте без долгих предисловий. Я посмотрел результаты всех исследований. Хотя, признаюсь, предпочел бы даже для предварительного заключения понаблюдать вас в своем стациона…

– Мы уже говорили, это исключено, – на полуслове оборвал его Агдавлетов.

Борис Аркадьевич вздохнул, мысленно сосчитал до десяти. Его предупреждали о непростом характере артиста. Впрочем, гению простительны капризы. Другой вопрос, что в своем деле Борис Аркадьевич тоже гений. Не слишком ли велик процент гениев на квадратный метр? На стене еще и портрет Моцарта. Или Верди. Или Шопена. Вот в музыке он не силен. То ли дело патологии сердца.

– Так вот, Марат Алиевич, даже по тем исследованиям, что были у меня на руках, я могу сказать вполне определенно. Нужно оперироваться.

Агдавлетов невозмутимо щелкнул зажигалкой. Сколько он курит? Пачку в день? Или две? В комнату, позвякивая чашками на блестящем, слишком ярком, как всё в их доме, подносе, вошла госпожа Агдавлетова.

– Кофе по-восточному! И свежайшая шарлотка. Борис Аркадьевич, вы обязательно должны попробовать хотя бы кусочек. Она еще горячая. Марик, прошу тебя, попробуй тоже. Знаете, доктор, он так плохо ест…

Агдавлетов досадливо поморщился. Как странно, когда они вместе стояли на сцене, казалось, что темпераменты в их семье идеально совпадают – страсть плескалась в каждом его аккорде, в каждой взятой ею ноте. А здесь, в домашних декорациях, она была слишком звонкой, слишком шумной на фоне мрачного, застывшего в кресле супруга.

Доктору стало неудобно. Ему показалось, он присутствует при семейной ссоре, хотя не прозвучало ни одного резкого слова. Напряжение между Агдавлетовыми чувствовалось физически.

– Мария, оставь нас с доктором наедине, пожалуйста. – Марат Алиевич любезно улыбнулся, но и в глазах, и в тоне сквозило недовольство.

Госпожа Агдавлетова, кажется, не обиделась. Должно быть, привыкла. Когда двери за ней закрылись, Марат Алиевич стер с лица дежурно-вежливую улыбку и пристально взглянул в глаза собеседнику.

– Сколько, Борис Аркадьевич?

Доктор оторопел. Судя по обстановке и всему, что он знал об Агдавлетове, финансовый вопрос должен был быть последним, что волновало бы его в таких обстоятельствах.

– Признаться, я не знаю точных цифр. Можно узнать в регистратуре клиники. Я закажу полную калькуляцию. Но мы учреждение государственное, и по медицинскому полису… В конце концов, ваши звания, заслуги тоже должны учитываться, и…

– Сколько мне осталось?

Теперь Агдавлетов уже не скрывал раздражения. Выпрямился в кресле. Смотрел в упор и явно ждал честного ответа. Что ж, Борис Аркадьевич в силу профессии тоже не любил ходить вокруг да около, хотя врачебная этика порой и заставляла.

– Без операции – полгода. Это максимум.

– А с операцией – пара лет?

Прозвучало с насмешкой. Борис Аркадьевич почувствовал некоторое раздражение. Как будто результат его возможного труда – очень нелегкого, между прочим, уже заранее обесценивали. Как будто пара лет – это не много, не стоит внимания. Иные пациенты зубами выгрызают себе несколько дополнительных месяцев, торгуются с неизбежным до последнего. А этот сидит, приценивается.

– Не знаю, Марат Алиевич. Может быть, гораздо больше. Попытаться однозначно сто`ит. Операция в любом случае улучшит качество вашей жизни. Значительно.

По крайней мере, вы избавитесь от отеков и сможете ходить. Не уставать от пары шагов. А там уж как повезет. Все это он хотел добавить, но не добавил. Слишком хорошо умел читать по лицам. Агдавлетов и не скрывал эмоций.

– Боюсь, ваша операция не вернет мне ничего по-настоящему важного, – произнес артист, закуривая третью или уже четвертую за время их разговора сигарету. – А потому я не вижу в ней смысла.

Он сидел в своем пафосном кресле, такой невозмутимый, будто не произошло ничего особенного.