Павел Чумаков-Гончаренко - Нежить. Безбожная душа

– Ы-ы! Ы-ы-ы!

– Угу-угу! Угу-угу!

– Кто это бабушка, так страшно кричит?

– Хм, – усмехнулась бабуля. – Это выпь с совою перекликаются между собой.

– Как страшно они кричат.

– Да, ничего страшного и нет… Намного страшней когда никто и ничего не кричит, вот тогда вправду страшно, одним словом – нежить!

– Что за нежить бабушка! – не унимался внучек, сидя на старом диванчике возле старушки.

– Маленький еще знать… А-то расскажу и бояться будешь.

– Я не маленький и бояться не буду. Ну, расскажи… Обещаю даю слово, что не буду бояться.

– Родителям расскажешь, а они с меня три шкуры сдерут, скажут ты чего старая с ума что ли сошла ребенка нам пугаешь!

– Бабушка ну честно не расскажу, буду нем как рыба… Ни слова, я могила!

– Хм, могила?.. Ну, ладно тогда слушай и потом не обижайся…

И она, выставив граблями свои руки, стала играючи щекотать его за бока и пятки.

– А-а! Так нечестно!

– Ладно…, но обещай, что теперь будешь слушаться бабушку и, что ни скажу, то все будешь исполнять!

– Обещаю! – и мальчик, скрестив пальцы, кивнув головой замолк, немного приоткрыв рот и превратившись в одно сплошное внимание, стал слушать.

– Итак, было это давным-давно, во времена стародавние… Свидетелей тех дивных дел уже давно на свете не осталось, но я кое-кого из них еще застала, когда маленькой была, ну а мне эту историю моя бабушка рассказала. Жила у нас на краю села молодая пара муж да жена, только детей у них не было. В каждой хате в те времена было полно ребятишек, как говорили семеро по лавкам: везде шум, гам, смех, в общем, весело было в те времена. А эти уже годков пять в супружестве прожили, а детей все Бог не давал. А у нас ведь как было, если детей нет, то считалось вроде как, Бога они прогневили. Ведь все кормились своими руками и, чем больше в семье детишек было, тем больше рабочих рук со временем становилось и землицы больше такая семья обработать сможет, а значит, и прокормить себя, да и излишек еще глядишь появится. Звали молодых Григорий и Марина, а по простонародному просто Гришка и Маришка, и что они только не делали и куда только не обращались, и по бабкам знахаркам ходили, и по святым местам ездили, да только ничего у них не получалось, Марья никак понести не могла, то есть не беременела.

Как-то приехал к нам на село цыганский табор, да и остановился на лугу, цыгане народ неспокойный, а поэтому мужики стали усердней за своими лошадьми поглядывать, а то ненароком угонят и все тут, а лошадка она, как и корова кормилица, без нее мужику тоже тяжело: ни вспахать, ни сенца привести, в общем мужик без лошадки, как без рук. Да прошел еще и слух, что в этом таборе сильная какая-то колдунья была, старая престарая цыганка, и судьбу видела, и ворожить могла, и привороты делала, и гадала, и даже говорят проклятие могла наложить такое, что человека со свету сживет, как пить дать.

А в ту пору, как на зло, война большая случилась с каким-то басурманином и на сходе мир постановил, что пойдет с наших двадцати дворов в солдаты Григорий, потому как детей у него нет, а другим мужикам нельзя в поход потому как ребятишек кормить нужно. Маришка реветь давай пуще прежнего, жалко ее было бабам горемычную, да что делать-то, народ ее жалел, да о себе же не забудешь, поэтому в тайне, в сердцах даже радовались, что несчастье не их семьи коснулось.

– Как же я без тебя соколик одна та останусь?! – прижимаясь к Григорию, говорила Мариша, да и роняла свою очередную слезу к мужу на грудь.

– Ничего Мариш, Бог даст как-нибудь все образуется, вернусь, и тогда с тобой по новому, счастливо заживем, – тяжело вздыхал Гриша и поглаживал свою женушку голубушку по головушке.

– Хоть бы ребятеночек от тебя остался, я бы его убаюкивала и тебя вспоминала.

– А вдруг меня убьют на войне, как же ты его одна растила бы?

– Ой, что ты Гриша такие глупости говоришь?! Господь с тобою, чувствует мое сердце, что ты живой вернешься.

Григорий усмехнулся и, погладив Маришку по плечу, сказал ободрительно:

– Ну, а коли ты чувствуешь, значит, так тому и бывать.

– Гриш, а Гриш, – сказала Маришка нерешительно.

– Что еще?

– А бабы бають, что у цыган какая-то цыганка-колдунья в таборе есть, такая сильная ведьма, что все на свете может и ребеночка может помочь зачать.

– Ну! – встрепенулся Григорий. – Ты что креста не имеешь на себе по колдуньям ходить?

– Так то же Гриш на благо, а какая разница, где добра искать? – сказала Мариша, будто уже все решила для себя и без него.

– Не смей с нечистой силой связываться! Это к добру не приведет! – резко проговорил Григорий, словно отрезал.

– Ну и Бог с тобой! – проговорила Маришка, каким-то неуверенным голосом, но возвращаться к этому вопросу больше не стала. Григорию через пару дней на место сбора отправляться, к чему его лишний раз тревожить и поэтому думку она свою оставила до поры до времени про себя.

На следующий день встала Марина еще даже светать не начало; стала перед образами да давай причитать и нашептывать молитвы, словно прощения просила задумав нехорошее дело. Напоследок перекрестившись кое-как, не смея даже взглянуть на образа, вышла из хаты и низом через огород направилась на луг, где молчаливо раскинулся цыганский табор. Туман стоял сильный, воздух был холоден и свеж, пахло сыростью, луговой травой и еле уловимым запахом от уже почти потухших костров.

Возле одной кибитки ей повстречался старый цыган черный словно черт, в ухе у него блестела здоровенное золотое кольцо; усы топорщились в разные стороны будто у кота, а в зубах курилась здоровенная турецкая трубка. Испугалась Маришка, да делать нечего уже пришла, шагнула ему навстречу и говорит:

– Мне бы дедушка цыганку вашу погадать, да еще может какую нужду справить…

– Цыганку говоришь, – ухмыльнулся цыган и подмигнул, – так на это у нас и табор, куда ни глянь везде одни цыганки, да цыганы. – И старик захохотал недобрым смехом, да так что у Марины аж мурашки по коже побежали.

– Впрочем, тебе еще и погадать, да и нужду справить?… Так это к нашей бабушке тебе нужно, она на все это дюже уж горазда. Пойдем молодка, я тебе дорогу укажу, – и цыган кивнув головой, зашагал прямо в туман, а Маришка не на шутку струхнув, засеменила вслед за ним.

Они подошли к шатру из черного материала и старик что-то крикнув по-цыгански, отодвинув полу шатра исчез внутри него. Вскоре он показался вновь и кивнув в сторону палатки сказал:

– Иди, тебя уже ждут. – И подмигнув Маришке что-то напевая и насвистывая себе под нос так же быстро скрылся, – исчезнув в тумане.

Марина, озираясь, подошла к палатке и, озираясь, откинула полу, вначале заглянула в открывшуюся нишу, а потом, перекрестившись, сделав глубокий вдох вошла, будто нырнула с головой в омут. Край палатки у входа бесшумно свесился и поглотил ее. В нос Марине ударил дым и какой-то неприятный и кислый запах, в глазах без привычки стало темно, но потом мрак стал отступать и, Марина разглядела в противоположном углу слабый огонек от костра, над которым возвышалась небольшая куча тряпья, которая как показалось ей, зашевелилась и засопела. Потом куча чихнула и Маришка вздрогнула, поняв что это и была цыганка.