Владимир Козлов - Хвост фюрера. Криминальный роман

– Пока не думаю, но сомнения в его искренности имеются? Понимаешь, пацан этот, а потом латыш вчерашний, – не могут быть убийцами. Так жестоко расправиться с близкими людьми могут только нелюди. А у Финна была неплохая возможность прикончить стариков. Полтора часа у него в тот день выпали в неизвестность, когда Пётр в Оперном театре лопатники ломал у пузанов. В это время он мог запросто пришпилить генерала со старухой. Латыш мне сказал, что в квартире был ещё женский след. Я же непросто так, выспрашивал у Финна про его блатную биксу. У меня, сразу появился повод поразмышлять над его словами. Хотя скрывать не буду, – мне этот киномеханик приятен! Пускай он даже не убийца, но навести исполнителей на квартиру, ему было проще всего. Если он дочке помогал по мелкому ремонту, – то наверняка и к генералу захаживал по той же причине. Сфотографировал хату и нате, пожалуйста! Сегодня я хочу прощупать его зазнобу. Вдруг сболтнёт, по – пьяни чего лишнего и на том проколется? Буду рад, если мои подозрения не найдут подтверждения. Да и, откровенно говоря, не по душе мне искать убийц. Главное армянина найти!

С Петра за чужую пушку может серьёзно спросить воровской сход, – если она запалилась, то и не посмотрят на его авторитет. Тут сюжет не сладкий может развернуться для её настоящего хозяина. Такие дела у нас наказываются серьёзно. А по убийству милиция Петру возможно и сделают предъяву, но ненадолго. В квартире генерала его следов нет, – значит, и бояться нечего. Без прямых улик у ментов ничего не срастётся. А то, что он жил над генералом, – это подозрение, а не улика. Промурыжат, конечно, трохи для острастки. Ведь подозревать всех, – это ментовский удел. К подозрению ещё нужны доказательства, а у них на Петра нет. А сейчас пошли завтракать, – поторопил Глеб Феликса. – Я хочу взглянуть на внука генерала, – если, конечно, посчастливится? Посмотрю, из чего слеплен этот мальчик.

На кухонном столе вафельным полотенцем был накрыт завтрак. Глеб двумя пальцами сдёрнул полотенце и повесил его на спинку стула. На завтрак Финн приготовил им салаты рыбные, варёные яйца и бутерброды с колбасой, на которых лежала записка: «Пиво в холодильнике».

– Видишь, какой гостеприимный киномеханик! – с восхищением произнёс Феликс, – а ты сомневаешься в нём. Нормальный он мужик, – бросился к холодильнику Феликс и извлёк оттуда два пива.

– Может рановато с пива утро начинать? – остановил его Глеб, – не исключено, что самая ответственная работа будет именно сегодня у нас?

Феликс изобразил недовольное лицо:

– Впрочем, я и не особо мучаюсь жаждой, – поставил он назад пиво и отпрянул от холодильника.

Сев на стул и взяв в руку варёное яйцо, он постучал им об угол стола:

– Я не понял тебя Глеб, – произнёс Нильс. – А почему ты сказал, что Пётр меня отблагодарит, а про себя ты умолчал?

Глеб не мог ему признаться, что является казначеем воровского общака и поэтому не имеет права влезать ни в какие опасные и рисковые дела. Так как его главной задачей является оберегать и держать в порядке кассу воровского общака. И о том, что он выехал в Ригу, кроме Петра об этом никто не знал, даже его родственники. Он внимательно посмотрел на Феликса и, откусив бутерброд спокойно, сказал:

– А меня он уже отблагодарил. Дом, в котором я сейчас живу, построен на его деньги и не забывай, что мы с ним кровью повязаны.

Услышав такие слова, Феликс поперхнулся яйцом:

– Глеб только за столом, про кровь ничего не говори? – я не люблю этого слова, – от него всегда веет смертью.

– Тогда меньше спрашивай меня, а больше слушай? – обрезал его Глеб.

После чего продолжение завтрака проходило в полнейшей тишине.

Глеб, допив чай и доев свой бутерброд, посмотрел на часы. Время было восемь часов сорок пять минут.

– Я пойду к подъезду выйду, покурю, – нарушил он молчание, – надо на парнишку поглядеть, что он из себя, представляет, а получиться и поговорю с ним по душам. Время терять не будем. Если базара не получится, то в эту квартиру больше не вернёмся. Останемся жить у блатной тётки, что у Финна дома обитает. Нельзя Финна подводить, – напряжение может произойти в отношении его после нашего отъезда, так как неизвестно что у этого огрызка на уме? Не надо исключать того, что он вообще не человек, а молодой изверг.

Глеб оделся и вышел из дома.

На улице было свежо, тихо и даже немного тепло. Утреннее осеннее солнце, грело лицо, словно в апреле. Он расстегнулся и, достав из кармана портсигар, закурил свой неизменный «Памир».

Не успев докурить сигарету, услышал звук скрипучей пружины, фиксирующей дверь. Он повернул голову. На крыльце появился парень с длинными, как у Бетховена волосами. Одет в модную синею плащевую куртку, которые тогда являлись большой редкостью, и купить её можно было только у контрабандистов. Видно, было по фасону и качеству, что куртка имеет заграничный вид. На шее у него висело пёстрое кашне, – явно тоже не с прилавков советских магазинов. В руках парень держал большой министерский портфель из чёрной кожи. Сомнений быть не могло, – это был Морис.

– Молодой человек, – окликнул его Глеб, когда парень спустился с крыльца.

Парень обернулся.

На Глеба смотрело совсем, юношеское лицо, – это было не дерзкое лицо подростка, а скромное и вполне соответствовало бы интеллигентному человеку, если бы не его длинные волосы. Такие причёски в эти года подвергались ярой критики у общества, которое считало, что советская молодежь, подражает капиталистической молодёжи в моде и манерам поведения, что претило моральному кодексу советского человека.

Но Глебу было всё равно, какая у парня причёска, так как у него самого волосы лежали на плечах и по длине были ничуть не меньше, чем у молодого человека.

«Морис больше похож на девочку, а не на парня – молниеносно пронеслось у Глеба в голове. – Нежная кожа на лице и алые губы воронкой, согласилась бы иметь каждая девица. И если бы в его волосы вплести банты, то его смело можно назвать Мариной».

Морис, увидав перед собой инвалида с модной причёской и шрамом на лице, сразу изумился и вежливо спросил на русском языке:

– Извините, пожалуйста, вы ко мне обращаетесь? – покрутил он, головой назад, думая, что там ещё кто – то стоит. Но, убедившись, что поблизости никого нет, сделал шаг вперёд и поднялся на крыльцо.

Глеб, ослепляя его своим золотым ртом, спросил:

– Тебя Морис зовут, если я не ошибаюсь?

Изумление сразу слетело с лица, и в глазах появился испуг и тревога, – что не ушло от пронизывающего взгляда Глеба.

– Да я Морис, – попятился он назад, – а вы извините, кто будете?

– Да ты не бойся мальчик меня? – спокойно сказал Глеб, – я сторож из Домского собора, – зла тебе не причиню! Я к тебе с доброй миссией явился!