Лихобор - Проект «ХРОНО». За гранью реальности

– Ты, отец, плачь! – сел на стул рядом пожилой моряк. Тоже взял стакан. – Мужские слезы они для того и даны, чтобы не всякую мелочь обмывать, а вот для таких вот случаев. Я знаю, что говорю. Оба мои сына так с войны и не вернулись. Один – в августе сорок первого, когда Таллин эвакуировали погиб, на миноносце служил. Мы тогда за два дня семнадцать боевых кораблей потеряли. Моряк так же залпом опрокинул стакан, поморщился, помолчал немного, а потом продолжил.

– А второй, младший, в феврале сорок четвертого года взводом командовал в Нарвском десанте. Я сам их провожал. Моя лодка на следующий день на задание вышла. А когда вернулся, узнал, что весь десант полег…, и – мой Андрюшка со своим взводом. Только шесть человек потом через фронт перешли… со всего десанта.

Лопатин слушал молча, и чем дальше, тем больше хотелось орать в голос, бить посуду, переворачивать стол и стулья. В это время опять, откуда ни возьмись, появился молодой моряк с бумагами и стал вновь раскладывать их перед ним, бубня о тайнах и секретности. Рядом трубой иерихонской заорал адмирал:

– Иди на хуй отсюда со своими бумажками! Блять, я тебя сгною в гарнизоне, где-нибудь на земле Франца-Иосифа! Будешь там среди тюленей шпионов натовских выискивать! Подрочить не сможешь, руки к хую примерзнут! Пошел к хуям, я сказал! Забейся в уазик, чтобы я тебя не видел и не слышал!

Офицерик пулей вылетел из комнаты, чуть не сбив сомлевшего от начальственного крика военкома, который, судя по всему, тоже бы не отказался забиться в УАЗик и отсидеться там.

– Особист, еби иху мать, племя гнилое, – уже тихо проговорил старый моряк, стараясь отдышаться.

Верочка… Маша… как им-то сказать? – Лопатин со стоном опустил голову на руки.

Адмирал махнул председателю, кивнув на пустой стакан. Потом пыхтя, полез в карман:

– Вот! Я сам представление подавал! – Он положил на деревянный выскобленный стол красную коробочку, открыл ее. Василий краем глаза заметил блеснувшее эмалью красное знамя с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– Спас твой сын своих товарищей и подводную лодку спас. Знаю, тебя и семью твою это не утешит, но такая уж у нас, солдат, судьба. Или самому умереть или товарищей хоронить, а наша с тобой доля отцовская и того горше.

После этого достал из оставленной особистом папки какую-то бумагу и прочитал: «За особые мужество и отвагу, проявленные при выполнении специального задания… посмертно…» Тут брат, ни фамилии, ни имени, ни отчества… только номер решения Правительства, все, блять, эта секретность!

Они снова вчетвером выпили по стакану.

– Вась, а Вера-то с дочкой где? – спросил Бойцов.

Лопатин всхлипнул:

– В Поныри, к сестре уехали. Завтра вечером должны вернуться с последним автобусом.

Председатель встал.

– Давай я за ними машину пошлю…

– Не надо, пусть для них Коля еще день живым побудет, – и слезы после этих слов неудержимо хлынули из лопатинских глаз.

Уезжал УАЗик уже в сумерках. Бойцов на ногах еле держался, но Василий знал, что уж кто, кто, а этот доедет. Военкома вырубило и особист затащил его на заднее сиденье. Тот пытался петь что-то веселое, но пара адмиральских оплеух его успокоили, он уснул. Адмирал крепко обнял напоследок Лопатина:

– Ты, Василий, если что нужно, мне пиши или звони. Вот, я телефон записал, мы, подводники, своих не забываем. Ребята приедут, помогут. Машина, взрыкнув мотором, дернулась пару раз и заглохла. Потом опять завелась и раскачиваясь на ухабах покатила по лесной дороге. Андреич проводил их взглядом и, пошатываясь, побрел в ставший таким пустым и чужим дом. Налетевший стылый ветер погнал в след уехавшим бумажку с телефоном и адресом адмирала…

Он сел на кухне на табуретку не зажигая свет, боясь войти в горницу, где лежала на столе привезенная моряками черная Колина фуражка и красная коробочка с орденом. Он не заменит ему сына. Василий налил себе в стакан остатки самогона. Но пить не стал. Откинулся назад, облокотился о стену и закрыл глаза. В душе было пусто, как в заброшенном выстуженном доме. Жену и дочь Бойцов пообещал завтра встретить и привезти на машине домой. Сейчас Василий пойдет в спальню и ляжет спать. А утром, проснувшись, с усмешкой вспомнит приснившийся вчера кошмар. Лопатин встал и прошел через светлицу в спальню, стараясь не смотреть на стол.

Но утром оказалось, что кошмар только начался. Весь день Василий с тоской ждал приезда жены и дочери. Не находя себе места, ходил по дому и двору, выходил на пасеку. Все валилось из рук, и больше всего хотелось, чтобы вечер не наступал. Весь день за ним ходили, как привязанные, кот и пес. Как только он присаживался, Серко садился рядом и клал голову ему на колени, кот терся о ноги. Лопатина прошибала слеза, он шептал: «Знали, да? Чувствовали, что Коленьки нет больше… Ах вы, засранцы». Он гладил их по головам, трепал по холкам и все поглядывал на ходики, висевшие на кухне.

Веру с Машей привез не Бойцов, а его шофер. Хорошо, что он не знал, о случившемся, иначе дорога до дома превратилась в пытку. Лопатин не вышел их встречать. Он сидел в зале опустив голову, смотрел в пол. В сенях послышался голос жены и смех дочери. Василий встал, потом сразу опять сел. Жена поняла все сразу, как только увидела фуражку на столе и лицо мужа. Вера схватилась за сердце и неловко опустилась на пол у дверного косяка. Дочка недоумевающе переводила взгляд с матери на отца, потом кинулась к столу, взяла в руки коробочку с орденом Красного Знамени покрутила ее в руках, уронила на стол, схватила листок мелованной гербовой бумаги с Постановлением Правительства. «Наградить п-п-посмертно…» – срывающимся голосом прочитала она и, кинувшись матери на шею, залилась слезами.

Эти воспоминания пронеслись у Лопатина перед глазами ночным кошмаром, за считанные мгновения, оставив в душе горечь и боль. В лежащем перед ним парне он увидел погибшего сына. «Твое счастье, что не немец», – пробормотал он про себя и поставил карабин к склону оврага.

Че ж делать-то? Ведь не по-людски просто уйти и сделать вид, что ничего не было, не видел, не знал. Да и не получится. Андреич окинул взглядом овраг засыпанной древесным мусором, кучу коробок с автоматом поверху, лежащего без сознания пилота. Потом, кряхтя, вылез из оврага и пошел к месту крушения. Деревья стояли голые. Листвы не было, как и мелких веток. Странно было видеть голые, как в конце ноября, деревья в июле. Трава и кусты под ногами пожухли и рассыпались под ногами. А сам летающий таз исчез… Метров двадцать выжженной и остекленевшей земли, небольшое углубление по центру которое и воронкой не назовешь. Василий сдвинут на лоб кепку, почесал затылок. Дела-а-а-а… блять… Он стоял, ссутулившись, запустив руки в карманы брюк, смотрел на выжженную поляну. Вот сейчас вернусь в овраг, а там – нет ничего. Ни барахла, ни парня этого. Ну тогда надо вещи собирать и в Чернево ехать. Получать у Кузьмича, фельдшера, направление в дурдом. Допился, еби вашу мать… Он показал головой. За свои годы не раз видел, как людей накрывает белая горячка, но, чтобы так заковыристо, с летающими тарелками, фашистами и параллельными мирами, это было в новинку. Пошел обратно, мозги работали тяжело и натужно, как мухи, ползающие в меду. На подходе к оврагу, прошиб пот, неизвестно что было лучше, осознание собственного помешательства или анализ реальности, которая была за гранью понимания.