Лихобор - Проект «ХРОНО». За гранью реальности

– Знакомься! Марта… Моя валькирия! – представил девушку младший Лопатин.

– Sehr erfreut, Sie kennenzulernen, mit so einem bezaubernden Mädchen! – совершенно искренне ответил обершарфюрер.

– Вы даже не представляете, как я рада знакомству, вы столь необыкновенный человек! И мне столько хочется у вас спросить и узнать! – Голос Марты, звучащий в голове Юрия, был звонкий и очень женственный. Он уже понял, что может и не отвечать, транслируя мысли. Но был просто рад немного поговорить на привычном немецком.

– Ну мы то просто поболтать к тебе, а вот у Прокопыча похоже к тебе разговор серьезный, – кивнув на старичка, сказал Николай.

Старик был явно из местных, обершарфюрер не знал ничего о происходивших в округе во время войны событиях, но уважительно поздоровался:

– Здравствуйте, дедушка!

– Эх маладеж, я за тобой, паря, давно поглядываю, до сюль со стороны. Вижу в силу входишь! Добро! Вещий ты теперича человече. Добро! Посель к тебе и дело.

Голос у деда был глухой, но на удивление звучный, а непонятные слова, звучали как музыка, смысл-то и так Юрий понимал и без всяких слов. Но говор деда был непривычен, видимо, какой-то местный архаичный диалект, решил Кудашев,

– Ну да я обожду малек. Марта извелась вся, как с тобой хочет сречься, не стану Колькину кинягиню кривдить, я ей сулил дать с тобой поболакать.

Девушка сразу же набросилась на Кудашева с расспросами:

– Расскажите, господин обершарфюрер, как там у вас все? Мне Коля такие странные вещи говорил, что я решила, что должна у вас сама все узнать!

Юрий улыбнулся, привычно уже отбросил иные мысли, расслабился и его накрыло волной образов, звуков и чувств. Маленькая девочка идет за руку с отцом, очереди у магазинов, чувство голода. Угрюмые лица прохожих, очереди за хлебом. Большой дом, солнечное утро, шум, праздник, флаги со свастикой. Люди кричат, вытягивая вперед и вверх правые руки, марширующие колонны людей в коричневой форме. Девочка тянет букетик цветов проходящим людям в форме, вот один из них, улыбаясь, наклоняется и берет из детских ручек букетик. Школа. Уже не девочка, а девушка в темно-синей юбке, белой блузке и черном галстуке с кожаной заколкой – форме Союза немецких девушек. Война. Газеты и радио, отец в серой солдатской форме на вокзале, плачущая мать. Сталинград, седая прядь в матерински волосах, морщинки на лбу и слезы, фотография отца в траурной рамке. Курсы медицинских сестер. Восточный фронт, боль, слезы, большие палатки полевого госпиталя. Взрывы бомб, раненые солдаты на носилках, все в бинтах, трясучая машина, занесенная снегом русская деревня. Кружка с водой у рта раненого, распахнутая ударом дверь, выстрелы, грязные, не бритые мужчины с оружием и дикими глазами и… ужас, ужас, боль, отчаяние…

Кудашев отшатнулся к стойке крыльца, в глазах потемнело, контакт прервался, он никак не мог вздохнуть всей грудью. То, как закончилась жизнь этой девочки, находилась за гранью добра и зла. Это было нечто невыносимо гадкое и тошнотворное. Люди не должны так поступать даже на войне! Воспринимая чувства неупокоенной, он будто за считанные мгновения пережил всю ее жизнь и смерть. Марта сидела рядом на ступеньке, потупив глаза. Рядом, положив ей руку на плечо, стоял Николай, нежно смотря на девушку. Обершарфюрер вздохнул. Сказать было нечего, все слова были не достаточны и излишни.

– Спасибо, – прошептала Марта, – ваш мир, герр Кудашев, намного лучше нашего. И он совсем другой. В нем тоже большая боль, но вы там счастливы! Оказывается, в тот миг, когда он жил ее воспоминаниями и чувствами, она познавала его мир, его мысли, чувства и душу.

Николай взял Марту за руки и оба поднялись.

– Еще раз спасибо! Слишком много эмоций и чувств! Мы вас оставим. Легким ветерком оба неупокоенных подернулись рябью и растаяли.

Рядом, на ступеньке, оказался дед Прокопыч. Причем так неожиданно, что Кудашев, смотревший на то место, где пропал младший Лопатин со спутницей, вздрогнул.

– Ты, паря, ноне уже не простой человек и чувствуешь, видишь, мир наш грешный совсем другими глазами, душой своей ушлой, – заговорил дед, – намедни, когда у болоту ходил, чуил что необычное, кощное?

– Было дедушка, как будто огонь там горит, где-то в глубине болота, но не простой огонь, глазами его не видно, но вот если иными чувствами, то сразу начинало, как будто ветром горячим веять.

– Ну не ошибся я в тебе. Не трызнится тебе это, а верны чувства у тебя, чую дальше большее тебе откроется, что сокрыто до времени, – закивал дед.

– Расскажу я тебе, князь, что в моем роду из-покона известно, от отца к сыну передавалось. Я-то, может и позабыл, что из рассказанного отцом и дедом. Но как мир этот бренный покинул, а в иной, видно, грехи не пускают, много что познал. От предков своих, открылось мне заветное.

Кудашев затаил дыхание, откуда ни возьмись, появился драный Лопатинский кот и с хода заскочил ему на колени, ткнулся лобастой головой о руку.

– Давно это было, старики сказывали что еще задолго до того, как вывел Моисей народ, избранный из Египта. Под Полярной звездой, на Севере, страна была и народ великий жил. Называлась та страна Ариана, в Авесте, изначальной книге книг-то поведано…

Николай Иванович Кожевников как всегда вышел из подъезда в восемь утра. Пожилой консьерж, тоже из бывших комитетчиков, вскочил из-за стола и кинулся открывать входную дверь. Генерал, махнул ему рукой:

– Сиди уже.

Он остановился на крыльце подъезда. На улице, несмотря на утро, было жарко. Лето в этом году, в конце июля распалилось во всю. Николай Иванович снял пиджак, перекинул его через предплечье левой руки, ослабил узел дорогого немецкого галстука.

Служебная ГАЗ-24, сверкая черными, свежевымытыми боками, как всегда ждала у подъезда. Лезть в машину для того, чтобы проехать два квартала до управления, не хотелось.

– Никита, я пешком, – бросил Кожевников водителю и, не торопясь, пошел по Чуриловскому переулку до улицы Дзержинского, мимо музыкального училища и кукольного театра. От дома на ул. Дохтурова до областного управления КГБ было минут двадцать пути неспешным шагом. Чуть позади, медленно, ехала черная «Волга».

Николай Иванович шел по переулку, не замечая ни редких прохожих, ни поливальную машину сбивавшую тугой струей летнюю пыль с дороги и тротуаров. Своя же служебная «Волга» давно уже превратилась для него в нечто привычное, как тапочки у кровати, в которые утром ноги попадают как бы, само собой.

Любой советский чиновник, проработавший с десяток лет на серьезной должности, вырабатывает некое подобие предчувствия неприятностей, но он же был не просто чиновником. Профессиональный разведчик, начинавший карьеру молодым, зеленым лейтенантом в военные годы в СМЕРШе, потом боролся с лесными братьями в Прибалтике и бандеровцами в Западной Украине. Потом был опыт нелегальной заботы в Западном Берлине, участие в Чехословацких событиях в 1968 году, и уже на склоне лет – руководство Управлением в Смоленской области. Сейчас он шел по улице, а на душе было тревожно и гадостно… Жизнь развила это чувство до максимальной остроты. А самое странное, какой-либо определенной причины тревожиться – не было, но именно это чувство, в молодые годы настойчиво звало «рвать хвосты», «ложиться на дно» и, затаив дыхание, с испариной на лбу и пересохшим горлом ждать развязки, сжимая в потной ладони рукоять пистолета.