Алексей Колесников - Ирокез

– Подожди, Дракоша, – Нина скинула косынку, поправила волосы и добавила: – Поможешь мне клей принести.

Мы пошли вместе. От волнения я изменил походку, поэтому волновался ещё сильнее. Оказалось, что мы примерно одинакового роста. Собака Бутылка сопровождала нас.

– Ты так смотришь на меня…

– Как?

– Слушай, я не маленькая. Я понравилась тебе, да?

– Почему?

– Что «почему»?! Говорю же: по взгляду видно. Ты заруби себе на носу или на чём-нибудь ещё: у меня двое детей и любовник-дагестанец.

Мы как раз поднялись на второй этаж и шли вдоль окон без стеклопакетов. Школа смотрела пустыми глазницами. Следила за нами, завидуя нашей полноценности.

У одного из окон курил Костик. Он задумчиво прослеживал миграцию перистых облаков на север поселка. «Как разваренные пельмени», – подумал я.

Очень хотелось, чтобы Костик нас не заметил, но, ощутив, наверное, мой напряжённый взгляд, он обернулся и беззлобно оскалился. Я кивнул в знак приветствия. Он ответил.

– Друган твой? – спросила Нина.

– Ну типа.

Она кончиками пальцев тронула мой ирокез. Я отмахнулся, как от пламени.

– Забавно, – протянула Нина. – Слушай, а тебя не бьют за него?

– А должны?

Она повела плечом:

– В посёлке никто так не ходит.

– Они трусы.

– А ты смелый, значит?

– Пошли уже.

Я схватил сразу две пачки клея, а Нина одну. Глянуть издалека: молодые родители гуляют с тройней.

Нина жила неподалёку, на улице Коммунистической. После окончания ПТУ она уехала в город. Там что-то не сложилось, поэтому пришлось вернуться. Одно время мыла пол в кафе «Чёрное небо». «Там начальник урод». Бросила. Сидела без работы, а потом мать позвала подсобницей.

– В сезон штукатур может хорошо зарабатывать. А ещё это полезно для фигуры. Вот, – она встала на носочки, подняла руки, вытянулась. Ни костей, ни жировых складок – берёзка в рубашке.

– Прикинь, – продолжала Нина, – пошла бы я поваром-кондитером – по профессии своей, и что?! Через год бы жопа в окно не влезла. Кстати, давай вместе пообедаем сегодня? Я набрала целый пакет хавчика. Приходи помогать, а то собакам отдавать неохота. Придёшь?

– А у тебя действительно ребёнок и дагестанец?

– Дурак! Какой дагестанец жене штукатурить разрешит?!

Действительно.

– А ребёнок? – не унимался я.

– К сожалению, я бездетная, – она развела в сторону руки как для объятий.

Целую секунду я всматривался в её чёрные глаза с неразличимыми зрачками. Нина искренне сожалела? Шутила? Или делилась радостью? До сих пор не знаю.

Обед пришлось организовывать наспех. Я заранее занял будущую душевую комнату, разложив в ней свои вещи: сменную одежду и собранный мамой паёк. Две доски я уложил на три шлакоблочины – получилась скамейка. Столик: покрышка, накрытая гладким шифером, не слишком очищенным от налипшего раствора. Лишний мусор я выволок ведром на улицу, а дыру в стене завесил мешковиной, чтобы не сквозило. Эта комнатка, ещё не отштукатуренная, с торчащими из бетонного пола подводками для воды, приглянулась мне сразу. В ней не воняло мочой, и располагалась она в самом дальнем уголке нашей стройки.

– Романтишно, – похвалила Нина.

– Приятно такое слышать, мадам, – ответил я, принимая набитый едой пакет и термос.

Это было первое в моей жизни свидание. Нина сказала, что я «чистоплюй».

– Как ты отдыхаешь от работы? – спросил я, уплетая холодную курицу под сыром и майонезом.

– Я очень люблю читать.

Мне никто не говорил этого прежде! Казалось, что книгами на всём свете увлечён лишь я. С возрастом выяснилось, что в городах, где всего больше, существуют реальные читающие существа. В посёлках, а тем более в деревнях, давно таких не водится – вымерли, а новые не народились. Исключения не в счёт. (Обычно это забитые мальчики в дешёвых свитерах. Библиотекарь узнаёт их по скрипу обуви.) Учителя за сорок пять способны вживить в беззащитные детские мозги Пушкина и Лермонтова, но далее, класса с восьмого, и они бессильны. Толстого, Достоевского, Шолохова и даже крошечного Чехова никто в моём посёлке не читал в десятые годы, а сейчас дела ещё хуже. На территории, сопоставимой с платоновским полюсом, не появилось ни одного книжного магазина за все те годы, пока я существую, если я существую вообще.

– А что ты любишь читать?! Современную литературу или классику? Нашу или зарубежную? А может стихи? Или, может… комиксы?

– Да ну нет, – сказала она, глотнув молока. – Я читаю мифы. Мне очень нравится про древних богов. Это я в последнее время увлеклась. Раньше пофигу было.

– И чем тебе мифы нравятся?

– Мужики там настоящие! Мужественные, сильные, смелые…

– И говорят скупо, – перебил я.

– Да. Не треплются, как бабы.

– У тебя молоко под носом, – я поднял руку, но не дотронулся до Нины. – Мне очень нравится миф о Прометее. Читала?

Нина кивнула головой неопределённо. Я высказался:

– Первый ссыльнокаторжный. Я часто размышляю о том, как ему там было одиноко на этой горе. Наверное, когда вновь и вновь прилетал ненасытный орёл, Прометей радовался ветерку от его крыльев. Кстати, он дождался освобождения. Позитивный, в общем-то, финал…

Мы помолчали. Где-то близко заработал мотор крана дяди Пети.

– Всё. Закончился обед, – сказала Нина и ушла, оставив мне пирожок с яйцом и луком.

Мы встречались случайно, но эти случайности я хитро планировал. Иногда у мокрого шланга – мы там смывали раствор с ног. Иногда за столовой в тени уцелевшего тополя. Порой я поджидал Нину у кабинета директора, где нам рисовали «восьмёрки». Однажды мы столкнулись у туалета. Я Нину по-джентельменски пропустил и отошёл к забору, чтобы не слушать.

Служебный роман, в общем. Я не умел ухаживать за девушками и сейчас не умею. Делать что положено – стыдно. Делать то, чего по-настоящему хочется, – нельзя. Нужно всё время откупаться, а откупаться нечем.

Однако уже к середине лета сложилось кое-что романтичнее. Большую часть строителей разогнали в связи с приездом какой-то инспекции. Украинцев вывезли в посадку, немногочисленных таджиков закрыли в котельной, а местных оставили. Понятно, что работать никто не хотел. Раздавались привычные строительные звуки, но они не составляли оркестр. Там бахнуло – тут гухнуло. Запела и умолкла бетономешалка, единожды кашлянул перфоратор.

В последнее время я помогал строгому каменщику, похожему на Максима Горького, но он куда-то исчез. Зарплату стали задерживать, и возникла катастрофическая текучка. Помню день, когда на всю стройку остался только один человек, способный возвести стенку, и тот – перегретый на солнце Аркадий Глушко. Даже украинцы в качестве протеста однажды бросили всё и уехали. (Их потом лично Алексей Сергеевич, наш самый главный по финансам, уговаривал вернуться.)