Максим Чупров - Однажды… Сборник рассказов выпускников Литературного института

Однако не успел я опомниться, как ветви позади меня затрещали, и из-за них появилась неуклюжая косматая фигура.

Человек выбрался на поляну и застыл прямо передо мной. Наружность он имел весьма странную, неопрятную и отталкивающую. Лицо его закрывала нечесаная борода, длинные спутанные волосы доходили до самых плеч, а из-под мохнатых насупившихся бровей на меня глядели два огромных черных глаза. На нем был надет теплый меховой жилет и высокие сапоги до колена, из-за пояса торчала рукоятка охотничьего ножа. Весь его вид внушал страх.

– Кто вы? – едва слышно пролепетал я, подспудно присматривая путь для отступления.

Незнакомец прищурился, вглядываясь в меня, точно я был крохотным, и почему-то сокрушенно покачал головой.

– Кажется, я немного заблудился. Вы должно быть лесник…

Но он продолжал смотреть на меня так же безмолвно, как и прежде, однако стоило сделать шаг, как он одним прыжком оказался рядом. Прижал заскорузлый палец к моим губам и забубнил полушепотом:

– Молчать, молчать. Не говорить. Про здесь не говорить.

– Вы не хотите, чтобы я рассказывал о встрече с вами?

– Никому, – повторил он, кивая. – Я буду умирать. Святогор умирать. Не можно говорить.

Он с трудом подбирал слова, выговаривая их с акцентом, который никогда доселе мне не приходилось слышать.

– Хорошо. Не скажу, – растерянно пообещал я, в этот момент можно было согласиться с чем угодно. – Ни про вас, ни про овец…

– Овца. Две овцы я взять. Да. – Он отодвинулся от меня, и в подтверждении своих слов принялся размахивать руками.

Дышать стало легче.

– Не себе взять. Святогор очень плох. Очень.

Человек внезапно вскинулся, черные глаза-колеса возбужденно завращались, взгляд переметнулся вправо, к высоченной ели, и застыл у её подножья. Я проследил за ним и был потрясен увиденным.

Большой бурый медведь лежал на подстилке изо мха и травы. Его голова покоилась на передних лапах, глаза были прикрыты, морда – стянута красным ремешком.

Незнакомец схватил меня за локоть своей огромной лапой и подтолкнул к медведю. Зверь никак не отреагировал на наше появление, и только вздымающиеся бока указывали на то, что он живой.

– Святогор, – сказал бородач, точно знакомя нас, и в голосе его послышались теплые нотки. – Бедный мой медведь. В него стрелять. На охоте. Но Святогор добрый, не дикий. Мы из русского шапито. Я – Григорий, – он похлопал себя по груди. – Хозяин наш – Пахом, в прошлый год отдать нас графу Бофору на потеху. Мы гостей веселить: петь, танцевать, различные вещи делать. Святогор добрый, сахар любит. За него любой фокус покажет. Гости графа злые, обижать его часто: пинать и обзывать. Они не знать медведей, бояться. А ты не бойся. Его русские дети любить. Его все русские любить.

Григорий легонько потрепал Святогора за ухом. Тот едва слышно заворчал и приоткрыл глаза. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, точно безмолвно переговариваясь, после чего медведь снова опустил тяжелые веки.

Моё любопытство превзошло страх, и я подошел к зверю поближе, чтобы лучше разглядеть его. Тело у него было мощное, напоминающее огромную золотисто-коричневую глыбу, около шести с половиной футов в длину, на лапах – опасные черные когти, а нос курносый, подвижный и вполне миролюбивый.

– Так вы из России? – заинтересовался я. – Никогда раньше не видел русских. Хотя, в самом деле, слышал, что они живут под одной крышей с медведями. Неужели такое возможно? По своей природе медведь совершенно не склонен к одомашниванию. Возможно, это касается отдельных…

Русский хмыкнул и пожал плечами. Сложно было сказать, понимает ли он смысл моих слов. Вместо ответа он погладил Святогора по широкому круглому лбу, удивительно ласково провел пальцем по переносице и неожиданно сказал:

– Урсус.

– Что?

– Урсус, – сказал он так же отрывисто и тихо.

Я подумал, что это какое-то специальное русское слово и охотно повторил за ним:

– Урсус!

– Тихо, громко нельзя, иначе отзовётся он и придет, – зашипел на меня Григорий. – Все русские происходят от самый старый и самый главный медведь. Его нельзя просто так звать, он будет злой. Но Урсус велик и силен, он жалеть хороших и наказывать плохих. Если он захотеть, то помогать своим детям: мне и Святогору. У нас с ним общая кровь.

Не удержавшись, я попытался оспорить столь нелепые рассуждения:

– Вы определенно заблуждаетесь. Всех людей создал Бог, по своему образу и подобию.

– Неужели? – и без того круглые глаза Григория ещё больше расширились.

– Три дня назад граф взять Святогора на охоту для гостей. Они травить его собаками и стрелять. Я умолять и просить не делать этого, я плакать, но граф наказывать меня плеткой. Они травить ручной медведь собаками! После я убегать в лес и искать его долго-долго. Находить живым, но очень плохим. И ты думать, что все эти люди походить на Бога?

– Ну, а как же иначе? – другое мне никогда и в голову не приходило.

– Да разве Бог он такой? Разве он потешаться над слабыми? Разве он убивать живое для веселья? Бог создавать мир, природу, любовь, но не человека.

Его слова были мне не понятны. В нашей семье никто и никогда не рассуждал о религиозных верованиях, хоть моя мать и принадлежала к унитарианской церкви. Эти вопросы не ставились под сомнение и не подлежали обсуждению, как и любое отступление от веры.

– Откуда же, по-вашему, тогда взялись люди?

– Люди родились от обезьяны. У них и по сей день сердце обезьяны, – уверенно сказал Григорий. – Я в разных городах бывать. Много ходить с шапито. Много знать людей. Наполеона видеть. Всё человеческое племя идет от этих хитрых двуличных тварей. У нас в шапито быть такая – Луиза. Когда с хозяином – тихая и смирная, а только он за порог, как она шпильки хватать, да в живность прочую тыкать. Крольчонка без глаза оставлять, пса хорошего калечить, Святогору лапу дырявить. Забавляло её всё это…

– Ну, а как же русские? Урсус?

– Люди – от обезьяны, русские – от медведей, – лаконично подытожил Григорий, жалостливо глядя на Святогора.

– Ты иди, иди, – подпихнул он меня в плечо. – Про Святогора никому не говорить. Он хороший, добрый.

Щёки русского как-то странно заблестели, он наклонился к медведю и стал заботливо наглаживать тому бока. Я понял, что Григорий плачет.

Находясь под сильным впечатлением от необычной встречи, я кое-как выбрался на дорогу. От былой приподнятости духа не осталось и следа.

Когда я добрел до дома, вся семья завтракала на веранде. Издалека был слышен раскатистый голос отца, по своему обыкновению он рассказывал очередную историю из своей врачебной практики.

– И вот вхожу я к нему в спальню, а там уже и священник к изголовью прибыл, и жена в черное обрядилась. Вхожу, шторы-то отодвигаю, окно приоткрываю. Болезни, говорю, у вас никакой не выявлено, и вряд ли вы распрощаетесь с жизнью раньше, чем Бони, ну, Наполеон, выберется с острова Святой Елены.