Денис Гусев - По направлению к Дну

Даже полуденный зной добирается до зенита вразвалочку, от перекрестка к перекрестку, то и дело останавливаясь поболтать со знакомыми. Где-то уже пекло, а в тенистых двориках, под липами и тополями еще зябко.

Женщины деловито спешат на рынок, где весь товар еще отдает прохладой погреба. Вездесущие коты дерутся за потроха от разделанной рыбы. В мясных рядах по свиным тушам стучат топоры. К завтраку покупают большой пакет черешни, сметану, в которой стоит ложка, и свежайшую краюху хлеба.

Под бочкой с копеечным квасом натекла липкая лужа, сонно сползающая по тротуару на дорогу. Тороватые женщины устраиваются за прилавком на колоссальных юбках и перекрикиваются с товарками утренними новостями. В одном городе это будут армянки, в другом – украинки, в третьем – казачки, но всегда будет торговля с прибаутками, радушное предложение попробовать и стопка полиэтиленовых пакетов, придавленная камешком. К пункту сдачи тары, а потом – обшарпанному пивному ларьку, бредут расхристанные выпивохи – они явно провели ночь где-то на траве под забором.

Бабушка набирала пару торб снеди, в добрую половину своего веса, да еще среднего размера кавун в словно кевларовую авоську. Атласные помидоры, блестящие перцы, дышащие краюхи серого и белого, костистая речная рыбка и млеющие соком персики. Щедрость южной природы моя крохотная бабушка на своей кухоньке превращала в огромные кастрюли борща, котлет, «Наполеона» со слоем крема в палец толщиной и тонны компотов, охлаждавшихся в ванне.

В каждом южном городе я выбираю одно утро для такого похода на рынок. Без бабушки с ее нерушимыми торбами добрые торговки сложат снедь в почти прозрачные пакетики, но мне все равно уютно от их приторных улыбок. Густой аромат свежего всего от прилавков – и я уже улыбаюсь до ушей.

Есть где-то в тысяче километров южнее Москвы граница, не отмеченная ни на одной карте. За этой границей в течении нескольких летних месяцев (их тут больше трех) темнота приносит не прохладу, а черную ночь температуры парного молока.

Вопрос в человечности города, соотношении его пространства и пропорций с человеком. Никто не убедит меня, что город с дорогами в шестнадцать полос создан для жизни. Он бесчеловечен – как пирамида или зиккурат, и потому населен жрецами и их жертвами. Обитатели города поднимаются на зиккурат, жрец вырезает сердце и бросает вниз. Отличие только в том, что майя сбрасывали жертв вниз, а тут их делают новыми жрецами.

Южным городам чужда монструозная архитектура. Визуально они сложились на границе 18 и 19 веков, когда Россия обживала эти отвоеванные у татар и турок земли. Даже самые крупные из них остаются малоэтажными.

Вся жизнь – сразу после рассвета и сразу после заката. Улицы шуршат пивными, клубятся шашлыком и щебечут барами. Нарядные девушки прогуливаются с чинными кавалерами. При встрече со знакомым – ритуально жаркие объятия, какими севернее редко награждают даже возлюбленных. Дела обсуждаются через протяжную губу:

– Тебя этот сраный отчёт вгоняет в депрессию?

– Для кого я это делаю, для чего…

В такие ночи хочется любить и бродить от бокала к бокалу до самого рассвета, пока рассветная свежесть не начнет отрезвлять. Поспать несколько часов и пойти на базарчик «лечиться» острейшей шаурмой под ледяной варенец.

Леность сладко обволакивает меня веющим с моря ночным ветерком. Вот она, наша русская dolce far niente!

Что за граница в тысяче километров южнее от Москвы, что отделяет уютные южные русские города от пасмурных кремлей с древними соборами? Это граница Великой степи – бескрайнего сухопутного моря, опыленного городской жизнью лишь две-три сотни лет назад. Западная ее оконечность упирается в Польшу и Молдову, восточная заканчивается в Монголии и пустыне Гоби. Потому все старые церкви, хотя бы старше трехста лет, находятся только южнее Оки.

Тосканские холмы у побережья сменяются сначала линяло-зелеными лугами и морями дозревающей пшеницы с перебоем плотно сбитых садов и жидкого подлеска. С каждым километром зеленых красок становится меньше, а трава и кустарники все ближе жмутся к земле, местам обнажая рыжеватый суглинок. Карта показывает озера по сторонам от дороги, но я вижу только налеты соли на оврагах. Над остатками воды кружат изможденные птицы. Лето было жарким.

Если бы я продолжил свой путь дальше на восток, то картинка в окне почти не менялась бы на протяжении шести тысяч километров. Вся степь от Элисты до Улан-Батора выглядит так же, как ее видели гунны Атиллы и орды Чингисхана.

Безжизненность пейзажа обманчива: этой жухлой травой удобно откармливать скот, если уметь правильно кочевать. Тысячи лет степь была отдельным миром, полным полудиких племен, царств с границами, возведенными порывами степного ветра, и ханств, от которых остались лишь пара выцветших строк в докладе пограничного китайского чиновника. Эта вселенная не покорялась захватчикам: сложно завоевать ветер в поле. Когда великий персидский царь Дарий решил завоевать скифов, те просто заморили его войско голодом и холодной степной ночью, отступая все дальше. С каждым новым захватчиком прием оттачивался все лучше, пока не был исполнен «на бис» при разгроме величайших армий в истории: Наполеона и Гитлера.

Бурлящее море степи воспитывало суровых воинов, учившихся держаться в седле и стрелять из лука раньше, чем ходить. В придорожном кафе для дальнобойщиков мне подают калмыцкий обед – такой же, что и века назад: вареники с тонким тестом, густо набитые жиром, суп с бараньими потрохами, сухую и пряную конскую колбасу. Поскольку воды среди солончаков было мало, в степном чае молока всегда раза в два больше, чем воды. Соль и жир в пиалу добавляют по вкусу. Еда мужчин, которые не планировали жить даже до сорока, чрезмерно «богата» холестерином.

Дальнобойщики и официантки косятся на мои номера, порой ловлю их взгляды со сдержанной улыбкой. Мол, вижу, но не нервничаю. Болтливость всегда выдает жителя большого города, поэтому заказ я делаю без лишних расспросов, ем и расплачиваюсь быстро. Немного чая беру с собой – он прекрасно утоляет жажду в жару. Круглолицая официантка в спину просит приходить еще. Кто знает.

К счастью для оседлых народов, очень редко, считанные разы за всю историю, находилась воля, способная повести за собой Великую Степь. «Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю: где я в этом потоке?» Гунны Аттилы начали путь из северного Китая и были остановлены только на западе Франции. Монголы Чингисхана после Руси разграбили Польшу, Венгрию и Хорватию и повернули назад только из-за необходимости делить власть в Сарае. Тюрки, выйдя с отрогов Западного Алтая, в определенный момент правили большей частью средневекового Востока и держал Европу в страхе до семнадцатого века.