Меган Хорхенсен - Капитанская дочка. Истина

( Примечание издателя: несомненно, речь идет о Радищеве и его фундаментальном труде «Путешествие из Петербурга в Москву» ).

Впрочем, отвлекся я от повествования. Итак, приехав в Петербург, я прямо явился к генералу. Я увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостию. Длинные волосы его были совсем белы. Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, а в его речи сильно отзывался немецкий выговор. Я подал ему письмо от батюшки. При имени его он взглянул на меня быстро:

– Поже мой! – сказал он. – Тавно ли, кажется, Иван Андреич был еше твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах, фремя, фремя!

Он распечатал письмо и стал читать его вполголоса, делая свои замечания.

– Милостивый государь Андрей Карлович, надеюсь, что ваше превосходительство… Это что за серемонии? Фуй, как ему не софестно! Конечно: дисциплина перво дело, но так ли пишут к старому камрад?.. Ваше превосходительство не забыло… гм… ёи… когда… покойным фельдмаршалом Потем… походе… также и… Каролинку… Эхе, брудер! так он еше помнит стары наши проказ? Теперь о деле… К вам моего обличателя пороков… гм… катать как сыр в масле… Что такое сыр в масле? Это должно быть русска поговорка.

.. Что такое «катать, как сыр в масле?» повторил он, обращаясь ко мне.

– Это значит, – отвечал я ему с видом как можно более невинным,– обходиться неласково, строго, давать побольше военных экзерцисов, катать как сыр в масле.

– Гм, понимаю… и давать ему воли поболе… нет, видно сыр в масле значит не то… При сем… его паспорт… Где ж он? А, вот… не отписывать в Камыш-Самарский… Хорошо, хорошо: все будет сделано… Позволишь без чинов обнять себя и… старым товарищем и другом – а! наконец догадался… и прочая и прочая…

– Ну, батюшка, – Сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт – все будет сделано: ты будешь офицером переведен в Семеновский полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Царское Село, где ты будешь в команде капитана Орлова, императрицина любимца и сердешного друга. Там ты будешь на службе не настоящей, не научишься дисциплине, но с нужными людьми подружишься изрядно. В крепостях делать тебе нечего; холод да непрестанные учения вредны молодому человеку. А сегодня милости просим: отобедать у меня. Пора начинать завязывать знакомства при дворе-с.

Час от часу не легче! подумал я про себя; к чему послужило мне то, что еще в утробе матери я был уже армии сержантом! Куда это меня завело? В парады и в самый центр Империи!

Я отобедал у Андрея Карловича, вдесятером с его адъютантами. Хлебосольное русское застолье царствовало за его столом, и я думаю, что желание видеть иногда лишнего гостя за своею богатую трапезою был отчасти причиною поспешного приписания моего к дворцовому гарнизону.

Как бы то ни было, только не показалась мне служба. Исправно ходил на балы да приемы, нес караулы при дверях императрицы, заучивая имена очередных фаворитов и отваживая либо неугодивших, либо надоевших амантов и наперсников. Назвать службу сложною было нельзя, но и удовольствие сии обязанности не доставляли, тем паче, что ни о каких армейских хитростях, как то: офенсивы, ретирады, сикурсы да правильные осады, – гвардия и не слыхивала, ограничиваясь пересудами да придворными сплетнями.

Одна отрада и одно успокоение для души мне выпало – посещение уроков высокого штиля и светлой поэзии, даваемых для дворянской молодежи великим поэтом русским Васильем Кирилычем Тредьяковским, который научил меня оды слагать и слога в сонетах считать, чем немало изумлял я девиц петербургской знати, коих не чурался, несмотря на дурное отношение с моей стороны к дворянству, из которого, орднако, сам я и происходил.

Меж тем, над холопами наши властители измывались исправно и за людей оных не почитали. Что ни день, из холопских хибар да с конюшен доносились крики несчастных терзаемых крестьян, мученья которых мне сердце пронзали не в пример аполлоновым стрелам. Не раз замечал я за собой невольное движение руки, тянущейся к эфесу шпаги при виде очередного измывательства какого-нибудь недоросля над несчастным крестьянином, причем все отличие знатного Митрофанушки от раба состояло в том, что угораздило мерзавца родиться в богатой горнице, а не в крестьянской хибаре.

Не ведомо мне, сколь долго сумел бы выдержать оные испытания, но один случай способстовал избавлению моему от сей рутины.

Однажды, сдав караул и вышедши из дворца, отправился я на прогулку в нищие кварталы, где работный люд ютился. Не с той целью, которой забавляли себя изнывающие от скуки офицеры – подстерегая мастеровых, бредущих с работ и обирая их до последней полушки, только чтобы позабавить удаль молодецкую, а дабы не дать сердцу зачерстветь и не забыть о доле печальной кормильцев земли русской. Дошед до трактира, вошел в темную залу и сел за пустой стол, запросив полжбана браги – питья неблагородного, но был я молод и счел, что подобным питьем с народом сближаюсь. Сидя за столом, потягивая густое вонючее пойло и пялясь из окна на грязный переулок, заметил я, что аккурат саженях в ста открылось новое питейное заведение, не в пример чище и просторнее. Любопытство мое превозмогло, и направил и туда стопы свои, будучи уже в изрядном подпитии.

Отворив дверь заведения, убедился, что и впрямь состояло оно из многих зал и коридоров. Испросив у кабатчика чарку водки и испив ее, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную, увидел высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером – человеком из народа, – который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард на четверинках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четверинках становились чаще, пока, наконец маркер остался под биллиардом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде надгробного слова, и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению. Это показалось ему, по-видимому, странным. Он поглядел на меня как бы с сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр гусарского полку и находится в Питербурге при сдаче рекрут, а стоит в этом трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним вместе чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился, почитая его за боевого офицера, а не парадного гвардейца. Мы сели за стол. Зурин пил много и потчивал и меня, говоря, что надобно не бояться обильных излияний; он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не валялся, и мы встали изо стола совершенными приятелями. Тут вызвался он выучить меня играть на биллиарде.