Маша Трауб - Посмотри на меня

– Передаю… их… не свое… – Виталий задохнулся от унижения.

– Поверьте, дорогой мой, это уже немало в нашей профессии! Уметь передавать, писать на заказ, делать блестящие копии. Возможно, вы найдете себя в чем-то другом. Будете рисовать бегемотов и крокодилов для детских книжек. Станете иллюстратором. Или реставратором и поможете сохранять великие картины. Или, возможно, преподавателем, который объяснит ученику, как правильно накладывать штриховку и почему непременно нужно научиться писать кувшин и лежащее рядом яблоко. Поверьте, я устал отвечать на этот вопрос. Все родители спрашивают, почему их чада должны рисовать эти кувшины, бидоны, вазы и стаканы. Возможно, вы станете тем педагогом, который наконец сможет объяснить это родителям. Да, конечно, вы можете преподавать в нашем же институте! Подумайте! Сделайте выбор.

Виталий тогда кивнул и поехал не домой, а к бабушке.

– Ой, а я пирог с маком испекла, – обрадовалась та. Она никогда не удивлялась его внезапным визитам и всегда говорила, что именно сегодня случайно испекла пирог, его любимый, или пожарила его любимые пирожки с яблоками.

Виталик, едва сдерживая слезы обиды, признался бабушке, что никогда не будет признан гением. Что в нем нет даже слабой искры таланта. Он ремесленник. Способен только бегемотов рисовать и объяснять сумасшедшим родителям требования по рисунку, где без кувшина никак. И завкафедрой, сам бездарность, его поддерживает. Лучше смерть, чем такая протекция.

– Что обо мне будут говорить? Это позор… – Виталик уставился на кусок пирога, который ему положила бабушка.

– Ничего не будут. А поговорят и забудут. У людей короткая память. Хотя иногда разговоры за спиной лучше, чем молчание. Если говорят, значит, ты интересен. Про твоего завкафедрой тоже небось за спиной судачат, – пожала плечами бабушка.

– Еще как. Но его боятся. У него связи, – выдохнул Виталий.

– Вот тебе и ответ. Пусть говорят, а ты иди своей дорогой.

– Нет у меня дороги, бабуль, понимаешь? Нет. Я не знаю, чего хочу. Все знают, давно определились, один я как дебил какой-то, – признался Виталий.

– Ты так еще молод. Вы все еще дети. А дети бывают разными. Одни точно знают, что хотят машинку или конструктор. Другие соглашаются играть в то, что им предлагают. Третьи вообще не хотят играть, а желают рисовать. Гениев действительно мало. Но еще меньше тех, кто твердо знает, что хочет получить от жизни. Чем заниматься. Ты имеешь право передумать, заняться чем-то еще. Твое рисование ведь не приговор. К мольберту тебя никто канатами не привязывал. Хочешь, задвинь его за шкаф или выброси на помойку и найди себе дело по душе.

Бабушка подарила Виталику на день рождения крупную сумму денег.

– Бабуль, откуда? – удивился он.

– Ну какая тебе разница? Кольцо продала. В гроб его с собой, что ли, брать? И твоей матери об этом подарке знать необязательно. Не выходи из дома без денег. Не занимай ни у кого. Долги брать легко и ох как тяжело отдавать. Но хуже другое – ходить и знать, что над тобой должок висит, как дамоклов меч. Сам не бери и другим не давай. Ты не такой наглый. Ходить и напоминать не станешь. А уж выбивать тем более. Не вернут. А если и вернут, то с обидой. Есть такая особенность у людей. Дашь взаймы другу, сразу забудь об этих деньгах. А попросишь вернуть, друга потеряешь. Один раз дашь, второй раз точно придут. Откажешь – обидятся смертельно. Скажешь, что у самого нет, – не поверят. И не жди, что спасибо скажут. Не скажут.

Виталик кивнул, но мать все равно узнала или догадалась. Виталий не считал нужным врать. Когда она спросила, на какие деньги он живет, покупает качественные материалы для работы и откуда в его шкафу две новые рубашки, Виталик честно ответил, что деньги дала бабушка. Конечно, разразился скандал. Мать кричала, что Виталий здоровый лоб и как у него рука поднялась взять деньги у пожилого человека, который живет на пенсию. Она, оказывается, думала, что Виталий подрабатывает, у него много заказов. Он пытался объяснить матери, что для подработки, пусть и самой незначительной, он слишком мало знает и умеет и нужно еще пару лет, чтобы он смог хоть на что-то рассчитывать. Мать не понимала.

Она позвонила бабушке, узнала про кольцо и принялась кричать еще громче. Мол, когда она просила, нуждалась, умоляла бабушку продать кольцо и помочь ей вырастить Виталика, та отказалась. Когда была возможность сменить квартиру на бо́льшую, переехать, начать новую жизнь, бабушка не пожелала расставаться с кольцом. А сейчас вдруг – нате, пожалуйста. Что в таком случае ее любимый внучок потом потребует? Квартиру? Или начнет из дома ценные вещи выносить, лишь бы не работать?

– Дура ты, – ответила бабушка. – Не звони мне больше.

Мама и не звонила. Никак не могла простить бабушке кольцо. Хорошо хоть про дарственную на квартиру не узнала. Виталий пришел на кухню и положил на стол остаток денег, которые распределил на несколько месяцев. Сказал матери, что она может забрать все. Но та махнула рукой и деньги полетели со стола. Виталий собрал купюры и снова разложил по месяцам в заранее подписанные конверты – на еду в столовой, на бумагу и краски, на метро, автобус.

Спустя неделю мать сказала Виталию, что готова забрать бабушкины деньги «с кольца». Виталий ответил, что не отдаст. Бабушка запретила.

Он не хотел расстраивать бабушку, только и всего. Так и объяснил матери. Если кольцо – бабушкино, она имела право его продать и отдать деньги кому угодно. Даже показал список того, на что планирует их потратить – на все, что нужно было для рисования. А еще на дополнительные книги для учебы. Две рубашки он купил только потому, что старые стали совсем малы и манжеты истерлись. Ходить в таких стыдно.

Мать подошла и влепила ему пощечину. Неожиданную, сильную, обидную. После чего сказала, что у нее теперь нет ни матери, ни сына, раз они оба ее предали. Раз бабушка смогла подкупить Виталика, а он радостно согласился. Значит, по логике матери, они ее предали. За ее спиной все провернули. Оставили на бобах, без всего. Копейкой не поделились. На карандаши какие-то, значит, бабушка дала, а ей на жизнь – фигули на рогули. Внуку все, бездельнику, который только рад заграбастать задарма, лишь бы жить на всем готовом, пожалуйста, на блюдце преподнесла. Родной дочери в куске хлеба отказала. Виталик молчал.

– Ответь мне! Скажи что-нибудь! – кричала мама.

– Ты не права, – сказал Виталий и получил еще одну увесистую пощечину.

Он смотрел, как кровь из носа капает на холст с его работой, которую нужно было сдавать через два дня, и понимал, что работа загублена. И чтобы ее переделать к сроку, потребуется сидеть ночами. Но не о бессонных ночах и потерянном времени он беспокоился, а о том, что эта работа была практически идеальной. Можно сказать, безупречной. Он писал ее три месяца. Каждый день. Выписывал каждый штрих, добиваясь идеального исполнения. Виталий не знал, какой получится новая работа. Сможет ли он повторить все заново. Точнее, прекрасно знал, что не сможет. Не повторит. Слишком много сил и времени ушло на первую. Есть вещи, которые можно повторить, сделать в рекордные сроки, а есть те, что требуют нечеловеческих затрат, внимания, концентрации. Над той работой он практически умер. Выдохся. У него не осталось никаких сил. Он был опустошен. Да, совершенства не достиг, но был близок, очень близок. Виталик заплакал. На лист капала кровь, смешанная со слезами. Краски, еще не подсохшие, растекались. Он положил ладонь на холст и растер все, что написал. Смешал с собственной кровью и слезами. Если бы у него спросили, что в его жизни стало переломным, даже судьбоносным моментом, Виталий ответил бы не задумываясь – тот вечер. Когда он размазывал по холсту свою работу.