Наталья Пичугина - Книга ошибок для испаноговорящих. Записки из тропического далека

– Первых кандидатов отбирали на совесть, а позднее ехали бесхарактерные мальцы, желающие получить образование на халяву, – сказал мой никчёмный, но гениальный муж.

Идеологическая сумятица из культурных и религиозных различий гармонично уживалась в головах этих женщин. Неведомый батюшке идеологический симбиоз предстоял его разрешению. Разномастные княгини трубецкие в своём радушии, перенятом у местных жителей, могли ли таить опасность для нового поколения молодых, образованных, предприимчивых российских духовников?

Батюшка № 2 внешне оказался полной противоположностью первому: свеже молодой, тощий, высокий, с хвостиком длинных волос, узколиц, в очках, интеллигентного вида, смешлив и ироничен, предельно образован, разговорчив, слегка картав, женат. Pовесница-жена в половину его роста, c круглой светловолосой головкой, неразговорчивая. Узнали, что иконописица.

Народ обрадовался и повалил в церковь.

Драма развилась стремительно.

Жительницы дальнего зарубежья, по прошествии лет слегка подзабывшие железную хватку родного государства, не сразу её распознали в поведении священника. Благоприобретённая в чужой стране привычка к демократическим свободам и вера в христианскую соборность сделали их наивными пред лицом русской церкви, смутили их женский ум. Конфликт имел идейную основу. Иллюзии очень скоро уступили место сожалению, сожаление – разочарованию, а затем короткая борьба за свои права и сдача рубежей.

Конфликт возник неожиданно и как бы на ровном месте. К тому времени закончились немногочисленные богословские разговоры с прихожанами за обеденным столом жилой части церковного дома, на чём навсегда исчерпала себя пастырская миссия нового батюшки, и погребена им заживо соборная инициатива по отношению к таким уже привычным для них обязанностям, как уход за библиотекой, занятия в воскресной школе, проведение праздников. Не сразу и не совсем поняли, что означает торопливый батюшка, убегающий от очередной просьбы прихожанки благословить церковное начинание. Оба земельных участка, на которые уже были выделены пожертвования неизвестных благодетелей, замерли в процессе покупки. Невнятная растерянность поселилась в чувствах прихожанок. Тем не менее, продолжал трепыхаться самодельный приходской листок.

Привыкшие к демократическим свободам женщины столкнулись с откровенной церковной диктатурой и оторопели.

«У кого деньги, тот и правит», – услышали прихожанки в устах священника уже подзабытую, но знакомую формулу, которую в церкви слышать отказывались. Ряды присутствующих на службе враз поредели. Зато пополнились ряды неверующих соотечественниц, которых батюшка по разным мирским вопросам приглашал на жилую половину дома.

Церковная община, зарегистрированная по местным законам, мало походила на свой российский вариант: в неё входили не сколько верующие, сколько имущие, в количестве, несравнимо меньшем действительному приходу. Однако батюшка, презрев такое обстоятельство, срочно собрал её, чтобы участники подписали не совсем понятную им петицию Московскому Патриарху. Что-то связанное с церковной землёй, но не совсем то, что они слышали об этом от батюшки прежде, и не совсем соответствующее действительности, которую наблюдали.

За последней подписью отцу церкви пришлось ездить несколько раз уже после собрания, поскольку самая упорная из прихожанок не соглашалась ставить автограф на чуждый ей документ. «Не приходите больше, батюшка!»– воззвала она в итоге с порога своего дома, но батюшка не только вернулся наутро же, но и упал перед ней на колени, умоляя помочь, как если бы за невыполнение ему грозило усекновение головы.

В том же евангельском ключе прошла воскресная служба. Перед началом её издатели принесли приходской листок, в котором смиренно и корректным слогом довели до сведения читателей невнятность сложившейся ситуации. Неизвестно, в какой момент службы удалось батюшке его прочитать, но запланированная проповедь была заменена на страстную импровизацию об иудах, после которой батюшка пал на колени перед паствой, и, кладя земные поклоны, испросил у неё прощения за неведомые ему грехи. Прихожане, устыдившиеся батюшкиной истерики, замерли и глаза долу дослушали спектакль до конца. Правда, нашлись и более хладнокровные, которые вышли из храма, не поддержав лицедейства в святом месте.

В последующие дни издатель приходского листка получил несколько анонимных звонков угрожающего характера, исходивших от сквернословящих пьяных соотечественниц, выступавших в защиту священника. Изумление помешало издателю испугаться. Трезвый разум говорил ему, что в заметке не только нет обвинений, но и факты перечислены лишь те, что упоминались батюшкой публично всему приходу. Гротеск происходящего напомнил служителю печатного слова о многообразии души своего народа. До обсуждения таких понятий, как право на противоположное мнение, уважение чужой точки зрения, взаимоотношение с людьми в коллективе, мнимость образа врага и неуместность мании преследования у адресата приходского беспокойства – дело просто не дошло.

В это же время на посольском приёме к издателю подошёл гость, приехавший из известного российского ведомства, и в радушной беседе за знакомство рассказал к слову, что знаком с батюшкой с тех времён, когда оба служили в маленькой европейской стране, где батюшка, отличаясь умом, успешно сплотил тамошних соотечественников вокруг православной церкви. Этот примечательный разговор так и остался стоять колом в памяти издателя.

Взбудораженный приход попытался было связаться с самим Патриархом, но в духовной курии у проворного батюшки оказались могущественные защитники, и петиция не дошла по назначению.

Смятые вихрем нежданных событий, никто не вспомнил «сосланного на Курилы» монаха-танкиста. Вспомнили о нём прихожане, только когда неожиданного пришла от него открытка с незлобливым приветом, вспомнили и сравнили… Давно канула русская школа и просветительский журнал грубоватого толстяка и закрылись на ключ двери столовой в жилой половине, где обитала теперь нерадушная матушка с малыми детьми.

Батюшка же, произведя необходимый эффект в своих владениях, развязал себе руки и стал зарабатывать на жизнь продажей недвижимости, поскольку зарплата из Патриархии приходила с многомесячными перебоями, а матушка нянчила двоих малышей. Да и содержание церковного дома требовало немалых вложений, на кои малочисленная паства не тянула. На возможные претензии батюшка предусмотрительно заявлял одно: «Службы я служу!», – что было абсолютной и неоспоримой правдой.