Андрей Храбрый - Значит, до ночи?

Под одной крышей мы прожили четыре года, знакомство наше протянуло чуть больше пяти лет, потом, как и должно было случиться, ведь смерть имеет разные формы и живет всюду, затухло. Все эти года наши марширующие во времени фигуры оставляли постепенно растворяющийся любовный шлейф. Пару месяцев назад мне перевалило за двадцать шесть. Вечная занятость, появления новых людей и исчезновения старых; редкие выходные заменялись творчеством – еще одной работой, только душевной, а не приносящей деньги, – а в часы бездарности – желанием скорее ринуться в погоню за заработком. Все это и еще многое не перечисленное крутилось в бешенном танце, не оставляя следов на паркете. Жизнь ступала равномерными маленькими шажками, которыми привыкла идти, это только мне, пылинке в мировом понимании, казалось, что скука настигает, когда ход ее замедляется, или, что я еле-еле поспеваю за ней на этой волшебной беговой дорожке, когда она мчится на всех парах под ударами хлыста амбиций и мотиваций, но, на самом деле, шаги жизни были всегда размеренны, это только я, поддаваясь эмоциям, вдалбливал в собственную голову существование колебаний: замедлений и ускорений.

Конечно же, первую любовь сменили другие, с другой страстью… Все то, что характерно для молодых людей, имелось вдоволь. Однако, изредка, планирующим самолетом, тянущим за собой старые облака, всплывали колючие воспоминания первых отношений, отчего мозг, растягивая черепную коробку, забивали черви-мысли, бормочущие о том, что только те события и имеют реальную ценность, что только то ушедшее и было тем недостающим пазлом ныне разбитого сердца.

Ее звали Дарьей. Невысокая, худенькая, с зеленоватыми глазами и темно-каштановыми волосами, отливающими рыжим на солнце. Она была первой девушкой, которая перегородил мой путь с затаившимися в глазницах от природы зелеными глазами. Затем, после расставания, мне часто попадались зеленоглазые девушки, но ни у одной из них я не находил ту оригинальность цвета, узоров, оттенков… По началу знакомства с Дашей мне казалось, будто в волосах ее, совсем слегка завивающихся, спадающих до плеч, время от времени под лучами весеннего яркого солнца мелькают красные тени. Может, тогда это мерещилось только из-за влюбленности, от которой постоянно в груди присутствовало чувство ненасытности человеком, отчего хотелось видеть больше чудес?

Карина еще спала, хотя круглые часы на стене, окруженные белым нимбом, показывали больше одиннадцати. Она только притворяется будто спит – за ней то водилось. Сейчас специально, по весомой причине: вчера вечером потрепали друг другу нервы, не сойдясь во мнении по какой-то ерунде.

Я аккуратно, чтобы не тормошить кровать, поднялся, за чашкой горячего чая, пока весь вкус не успел остыть, не думал ни о чем, просто уставился в окно, куда-то в облака, кучевые, молочного цвета. Мириться я не терпел, выяснять отношения, что-то доказывать, повышая голос, – все это я не считал необходимым. Мне всегда было по душе тихое примирение, без слов, без подарков, без всякой показухи. Отпустить грызущее и сделать вид, будто ничего и не было, – вот, что практиковали мы вместе. Потому и не складывались у меня отношения с большинством девушек, для которых необходимостью являлись перепады настроения, стрессы, порывы ярости, громкие слова, всплески адреналина и прочих комбинаций гормонов… Буйство чувств утратило необходимость выкрикивать скандальную наигранность.

С Кариной я живу почти что год. Конечно же, иногда ей сносит крышу, как вчера, например, и тогда в квартире воцаряется напряженность, стрекочущая электрическим током, и завтраки и обеды тогда кажутся какими-то менее аппетитными, отталкивающими, да и в принципе все, что стоит в квартире начинает заливать кровью ноздри и глотку кровью старых ран, что вскрываются от надавливания острейшего скальпеля. «Ну давай говорить о любви только потому, что нам так нравится…» – всплывают строки собственного сочинения в голове в разгар ссоры. Хоть наши взгляды во многом и совпадают, но человеческая природа эмоций все равно требует свободы, а порой даже очень усиленно.

Босые ноги тихо зашлепали по голому паркету. В ванной зажурчала вода, потом Карина зашла на кухню, подбитая усталостью, но не сдавшаяся. Я часто наблюдал ее такой, но так и не понял принцип ее спасательного жилета: каждый раз ей помогало разное. Сегодня это мог быть кофе или…

– Я хочу уехать к родителям. Так давно не гостила… – Месяца три она, правда, не навещала родителей. Карина замолчала, потом с оправданием добавила. – Вы ведь до сих пор не познакомились, а они все хотят, все ждут и ждут, все спрашивают и спрашивают.

– Ты ведь знаешь… Может, – тут как некстати вспомнилось давнишнее обещание, – летом возьму отпуск на две недели, и тогда мы вместе навестим их.

Проблема с ее родителями заключалась только в том, что жили они в Ленинградской области, до куда ехать более двух часов. Тут одним вечером не ограничишься. Если и ехать за город, то на несколько дней, как минимум, иначе толку никакого.

– Мне стоило предупредить тебя неделю назад. Может, так бы хоть сумел как-нибудь освободиться.

– Очень много дел…

– Хотя… Я и сама тогда ведь не думала, что захочу умчаться подальше от города туда, где свежий воздух, где нет обыденной суеты, – ради чего мы ломали эту дешевую мелодраму, будто скорый отъезд не связан с ссорой, будто я могу поехать, но не еду, потому что никак не могу отложить работу, не знаю. А проблема заключалось в том, что однажды мы оба застряли в спектакле, а потом настолько отчаялись, что прижились на его нескончаемой сцене. – И раз подарили такие выходные, то почему бы не воспользоваться случаем, ведь так?

– Конечно, нечего и думать.

Я улыбнулся, видимо, слишком искренне. Неконтролируемо. Карина заразилась точно такой же улыбкой, подсела ко мне, обняла. Щека заполыхала жаром, разожженным горячими сухими женскими губами. Мы держались за руки и, казалось, могли так просидеть целую вечность под покровом заботливой близости, генерируемой нами самими же, которая от переизбытка в небольшой квартире выискивала все возможные щели, чтобы просочиться на улицу. Напряженность стояла в дверях нежеланным гостем, с которым никто не собирался прощаться и который никак не решался просто взять и молча уйти.

– Проводишь до вокзала? – Вместо слов я медленно и аккуратно коснулся губами ее губ – она все поняла. – Тогда я собираться. Заваришь кофе?

Я кивнул – она, не прилагая сил, попыталась встать. Я не отпускал ее, держал за талию: руки сами приклеились к тонкой пижаме. Вопросительный взгляд Карины, в котором виднелось какое-то расплывчатое отдаление надежд, заставил незамедлительно и глупо заговорить: