Александр Проханов - Леонид

Лана знала, что в подвале Дома расположен музей, в котором рассказывается о жильцах, погибших во время репрессий. Старуха была хранительницей музея. Была жрицей, сберегающей священный пепел. Казалось, этот пепел запорошил ее нечесаные волосы, засыпал морщины, наполнил карманы кофты.

Лана торопилась подняться на лифте, чтобы поскорее забыть ненавидящие рыжие глаза.

В прихожей ее обнял хозяин Алексей Васильевич Златоведов.

– Какая ты красивая, свежая. Пахнешь земляникой, – Алексей Васильевич поцеловал ее в шею, захватил губами ее губы, притянул к себе. Лана видела близко его темные брови на бледном лице, нос с горбинкой, смеющийся пунцовый рот, – У меня здесь представление. Я собрал весьма пестрый народец, фотографы, телевидение. Этот Дом – самое загадочное место в Москве. Он был построен, как противоположность Кремлю. Должен был подавить Кремль, уничтожить его священную силу. Должен был стереть духовный центр России. А для этого сам должен был стать духовным центром, только другого знака. Дом на набережной – это Кремль, упавший своими главами в преисподнюю. Кремль и Дом на набережной сражаются по сей день. Кремль сжигает всех, кто поселяется в этом доме. А Дом не дает Кремлю взлететь в русское небо. Поэтому я и купил здесь квартиру. Хочу наблюдать, как сражаются между собой русский рай и русский ад, – Златоведов поцеловал ее в закрытые веки, и ей показалось, что в глазах зажглись и погасли два разноцветных огня.

– Я слышал, тебя приставили сиделкой к вице-президенту? Какой-то летчик упал с самолета и ударился головой о море?

– Он действительно странный.

– Русский народ упал с самолета и ударился головой о море, – Златоведов, придерживая Лану за талию, ввел ее в комнату.

Комната была просторной, с открытым окном, с видом на Кремль. За круглым столом сидели люди, как нахохленные птицы. Было видно, что они не выносят друг друга. Вдоль стен стояли фотографы, репортеры, операторы с телекамерами. Лана присела в сторонке, а Златоведов занял центральное место за столом.

Он был исполнен веселой иронии. На нем был белый пиджак, черная рубаха и красный галстук. На груди красовался серебряный цветок, усыпанный изумрудами.

– Господа, – Златоведов указал на Кремль, – перед нами русская святыня. Наш разговор проходит перед ликами русских соборов. Нам предстоит своеобразное богослужение, которое, как и всякое богослужение, меняет картину мира.

Все обратили лица к окну, за которым парил розовый Кремль с белоснежными крыльями и золотыми глазами.

Лана любовалась Златоведовым. Он был артистичен, внешностью и умом краше остальных гостей. Жонглировал словами, очаровывал тех, кто явился.

– Эта квартира, господа, хранит много тайн. Ее первый обитатель Блюмкин был правая рука Троцкого. Тот посылал Блюмкина в Тибет, в пустыню Гоби на поиски Шамбалы. Шамбала была найдена и легла в основу Красного проекта. Сам же Блюмкин был расстрелян и ушел в Шамбалу. Вторым обитателем был заместитель Ягоды.

Он занимался разгромом троцкистов и лично расстрелял своего предшественника по квартире, предварительно сломав ему обе руки. Третий жилец – заместитель нарком Ежов. Он устраивал в этой квартире гомосексуальные оргии, а потом ехал на Лубянку и пытал заместителя Ягоды, совершая над ним сексуальное надругательство. Перед войной здесь проживал знаменитый врач, которого расстреляли, как врача-отравителя, залечившего до смерти Горького. После врача здесь обитал генерал, планировавший взятие Берлина. Он был разжалован и вместе с Жуковым сослан в Одессу. После войны здесь жил именитый писатель, стал диссидентом, был арестован, сослан в Магадан, а потом уехал в Америку. Тут жил крупный партиец, который вошел в ГКЧП и после провала путча съехал с квартиры и канул. После распада СССР тут поселился богатый азербайджанец, который собирал эскорты из дорогих проституток и направлял их к олигархам. Потом поселился архиепископ, который ведал международными делами православной церкви. До сих пор нет-нет, да и пахнет ладаном. Теперь, господа, здесь живу я, и вы представляете, каково мне ночами? – Златоведов засмеялся. Лана видела, как от смеха дрожат изумруды на его серебряном цветке.

– Теперь же, господа, я хочу услышать ваше мнение по поводу российских дел. Ибо каждый из вас в какой-то степени исповедует идеи тех, кто жил в этой квартире, – Златоведов указал на высокого смуглого гостя с черными, как сливы, глазами:

– Ведь вам близки убеждения Льва Давидовича Троцкого, не правда ли?

– Троцкий – величайшая мировая фигура. Россия должна гордиться тем, что дала миру Троцкого. Советский Союз – это воплощенный Сталиным троцкизм. Нам нужен новый Троцкий. Он превратит в монолит сегодняшний русский кисель. По сравнению с Троцким Президент Троевидов – жалкая букашка! – глаза троцкиста стали фиолетово-черными и отливали медью.

– Троцкизм превращал Россию в жестокий хазарский каганат. Сталин спас русский народ, который сегодня говорил бы на иврите. Интернационал Троцкого был мировой еврейской диктатурой. Бог послал России Сталина! – маленький белесый историк минуту назад казался любезным. Но вдруг превратился в сердитого хорька. Лицо заострилось, во рту хищно блеснули желтоватые зубы: – К сожалению, Сталин не добил троцкистов, и вот они, пожалуйста, снова здесь!

Лане казалось, две тени, Сталина и Троцкого, бесшумно сражались, крутились под потолком. Тут же метались тени Ягоды и Ежова. Полемисты за столом яростно спорили, оскорбляли друг друга. Сверкали вспышки фотоаппаратов. Перемещались вдоль стен операторы с телекамерами. Златоведов наслаждался спором, не давал ему угаснуть. Вдохновлял одного: «Великолепно! Мощная логика!» Подбадривал другого: «Не поспоришь! Блестящая полемика»!

Среди операторов и фотографов находился юноша, почти подросток. На голове его от волнения трепетал светлый хохолок. На тонкой шее крутилась во все стороны круглая голова с голубыми глазами, которые то возмущались и темнели, то восхищались, становились прозрачным, как апрельская вода. Ему хотелось вмешаться в спор, он порывался, и с трудом себя останавливал. Принимался фотографировать.

Лана была оглушена криком. Удивлялась ярости, с которой обсуждались дела давно минувших дней. Ненависть, как гарь в курной избе, летела в окно. Кремль, затуманенный ненавистью, превратился в чешуйчатую зеленую ящерицу.

– Друзья, мы прожили ужасный двадцатый век. Весь век Россия провисела на дыбе. Нам пора перевернуть эту черную страницу истории. Конечно, Троевидов – не совершенство, но при нем хотя бы нет репрессий, – это говорил писатель, чьи романы казались бархатными, но были писаны на железе. Он призывал к примирению в культуре, но его творчество множило ссоры. – Нам нужно отбросить эту смехотворную русскую мифологию, – о «Русском чуде», о «Русской мечте». Вступить, наконец, в семью европейских народов, и у нас станут чистить помойки и мыть перед обедом руки.