Ирина Калитина - Дважды два

Оранжевые абажуры – тусклые светильники в каждом окне послевоенного города по вечерам оживляли изрытые снарядами, сырые, мрачные стены домов.

Один такой старый уродец из потёртой, распадающейся ткани нависал над тяжёлым дубовым столом в комнате, где жила Маша. Освещённым оказывался, только, круг на белой скатерти, по стенам же и углам жилища притаились тени: проекция каркаса абажура. Они оживали, если кто-то входил в комнату, девочка пугалась и пряталась под одеялом.

Ей, появившейся в этом мире недавно, казалось, что все окружающие предметы чувствуют, думают, радуются и боятся, как она.

Шаги папы тяжёлые, голос захватывает всё пространство, волнуется пол, мечутся тени, рюмки из тонкого стекла в фанерном буфете жалуются нежными голосами. Они, как и Маша, не любят, когда папа начинает стрелять.

«В атаку, не жалей патронов!» – ночной хрип. Мама вскакивает с кровати, бутылочка с лекарством и стопка с водой успевают коротко переговорить. Маша дышит неровно, хочет заплакать, но этого делать нельзя, взрослые сказали, что папа быстрее выздоровеет, если она не будет капризничать.

Иногда, к ним на пятый этаж, тяжело дыша, поднимается лохматый, небритый человек в одежде нараспашку на двух костылях. У него – одна нога, брючина от второй заправлена за пояс. Мама сердится на девочку: «Не смей так смотреть». Маша же застывает, не в силах отвести глаз.

Человек и папа пьют из стаканов жидкость, похожую на воду, пахнет она по-другому. Лицо папы становится красным, ему кажется, что он держит в руках оружие: «Перебью гадов»!

Девочка и рюмки в буфете начинают нервничать, она знает, что такое «война» и «контузия», но слова «гад» пока нет в словаре, прячется под столом, чтобы больной папа не перепутал её с неизвестным «гадом».

Разгорячённый отец встаёт на четвереньки, спина выше стола, и, грозя опрокинуть еду и выпивку, пытается достать дочь, та кричит, гость за столом кашляет, дышит со свистом. Мама успокаивает всех, берёт на руки Машу, стряхивает с неё пыль. Это не пыль, вовсе, а отходы жука-короеда, которого девочке так и не удалось обнаружить, сколько бы не ковыряла тонкими пальчиками дырочки в столе. На следующее утро большой человечище с виноватым лицом просит прощения у «дюймовочки». Инстинктивно чувствуя ненормальность происходящего, она пугается сильнее.

Для тех, в кого четыре года летели пули, снаряды, кто оставил в окопах самых надёжных друзей, война не закончилась в один день, 9 мая. Эта истина откроется Маше, когда подрастёт.

С папой связано незабываемое событие: на рынке, называемом «барахолкой», в страшном столпотворении, где её главной мыслью было – не потеряться, купили куклу Люсю, с, почти, настоящими волосами и закрывающимися глазами.

В памяти не отпечатался конкретный день, когда отец перестал воевать, с какого момента стало тихо в их скромном жилище. Маше – четыре года, маме сорок три, папе исполнилось бы сорок шесть. Знакомые люди гладят её по голове и называют «сироткой». Новое слово. Мама сказала, что нужно зарабатывать деньги, потому что папа умер. Умер – это значит, что его нигде нет. Она пойдёт в библиотеку, а Маша – в детский сад.

«Работа» Маше не понравилась. Чужая комната, незнакомые люди, мамы нет. Девочка зашлась в крике. Никто не обратил на это внимания. Она забралась под стол, покрытый, как и дома, белой скатертью. Под этим «шатром» одно место оказалось занятым икающим и всхлипывающим рыжеволосым мальчишкой в очках.

– Мама заберёт меня отсюда, – неровно вздыхая, сказала девочка, не уверенная в этом.

– А меня папа заберёт раньше.

Насчёт папы возразить было нечего и Маша перевела разговор на другую тему:

– Ты умеешь рисовать бабочку?

– Нет, только гармошку, давай, вылезем отсюда, я тебе покажу.

– Не хочу. Посидим ещё. Зачем ты снял ботинки?

– Я не успел их надеть, Елена Сергеевна обозвала меня копушей, а ребята – Профессором из-за очков.

– Давай, помогу.

Повозились, зашнуровали. Машу удивила неловкость нового знакомого.

Следующим утром, она несла «на работу» рисунок бабочки, завёрнутый мамой в газету, подарок другу.

Кроме привычки прятаться под столом, у двоих «отверженных» обнаружилось ещё одно сходство: оба считали несъедобной пищу в детском саду. Маша признавала сырую морковку, кочерыжку от капусты, яблоко, орехи, а кормили кашей, молочным супом, макаронами и бутербродом: тонким жёстким пластом сыра, изогнувшимся на куске серого батона.

Другие дети, позавтракав, убегали играть, а двое оставались за своими столиками. Широкоплечая, здоровая няня с круглым лицом, мясистым носом, и сильными, не женскими руками подходила сначала к Профессору.

– А, почему Алёшенька ничего не кушает? Попробуй кашку, – зачерпывала ложкой субстанцию из тарелки.

Наивный Профессор открывал рот, чтобы ответить, и няня вставляла туда ложку с кашей. Мальчик давился, кашлял, внутри туловища что-то начинало двигаться, проглоченное вылезало наружу.

– Елена Сергеевна, – кричала громадина сиплым голосом, – Лёша сегодня не может есть, я в этом убедилась, отпускаю играть.

Маша понимала в чём «промашка» Профессора. Когда няня-бегемот, подсаживалась к ней, опуская на детский стульчик одну из ягодиц, девочка сильнее сжимала губы. Никакие угрозы не могли заставить её открыть рот. Женщина говорила, что Маша – самый плохой ребёнок в группе и очень упрямая.

На занятиях с воспитательницей девочка услышала: «У лукоморья дуб зелёный…», замерла от восторга и запомнила эту, красиво изложенную, историю.

В процессе обучения счёту, на вопрос: «Сколько колёс у двух трёхколёсных велосипедов и больше ли, чем у трёх двухколёсных?», ответила сразу, мгновенно, расположив в своей голове велосипеды, разделённые на две группы, и сосчитав у них колёса. Единственно, что удивило Машу, почему для других детей задание оказалось сложным: смотрели оторопело на воспитательницу, и, молча, хлопали ресницами. А Профессор, вообще, не понял вопроса, и его очки от удивления съехали на бок.

«Зачем они претворяются, что не знают? – удивилась девочка, – наверное, так играют».

Летом детей вывозили за город, «на дачу». Старшие, «опытные» ребята показали младшим щавель и заячью капусту на полянке. Внутренний голос подсказал Маше, что, именно, их и нужно есть вместо манной каши по утрам, что она и делала, оглядываясь, не увидят ли воспитатели.

Летний ужас – «санитарные дни», девочка думала, что захлебнётся, когда нянечка, ухватив за волосы, опускала её голову в таз, мыло щипало глаза, вместо воздуха она вдыхала воду, чихала и кашляла. Потом тело растирали жёсткой мочалкой и окатывали водой или слишком горячей, или слишком холодной.