Денис Горелов - Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

В деле аннигиляции восставшей (и победившей!) черни он достигает подлинных высот черного пиара. Чтобы разбушевавшиеся матросики выглядели гаже и чмошней, им – всем до одного – пошиты бескозырки на пять размеров больше головы (эти непотребные блины хорошо видны на фото флотских бесчинств в специально изданной книге «Адмиралъ»). Зверства, злочинства и массовые расстрелы замечены только за красной стороной. Гадкие шариковы то трусливо бегут, то коварно напрыгивают, пользуясь предательскими ударами партизанских шаек.

Господа офицеры в противовес черни много танцуют, играют в фанты, осеняют крестом спящих детей и просят у небес победы своему оружию. Дважды рапидом разбивается оземь хрустальный стопарь с серебряного подноса. Трагический всплеск чистой «смирновки». Брызги. Осколки. Жизнь адмирала, приснившаяся рекламисту-креативщику.

Чтоб зритель-баран не заскучал, все дается сквозь медвяную призму незаконной любви. Женатый адмирал теплеет взаимным чувством к супруге другого адмирала. В кленовых аллеях, в пушистых снежинках, в смешливых офицерских собраниях проживают они свой роман в письмах, как обреченный мятежный лейтенант Шмидт в старом хите «Почтовый роман». Ничье собачье дело, что всю свою сибирскую одиссею А. В. Колчак с А. В. Тимиревой прожили, как бы это поделикатнее сказать, гражданским браком. Поскольку чувство греха у авторов развито на уровне святейшей инквизиции, они то раскидывают героев по снежным купелям бескрайней России, то воздвигают меж ними твердыни православного долга и даже в Омске держат на целомудренной дистанции до самой трагической развязки. Чтоб не преступить святого, адмирал успевает через конвой сообщить о просьбе у жены развода, а у избранницы руки и услышать заветное «да». Исполнитель роли государя его преосвященство Н. П. Бурляев будет доволен.

Но – что правда, то правда – на склоне лет в «Войне и мире» С. Ф. Бондарчука госпожа Тимирева действительно играла. Пронеся через всю жизнь чувство к погибшему во льдах возлюбленному, она со светлой улыбкой и мерцающим крестиком ступила на млечный путь, чтоб на небе окончательно воссоединить руки и сердца.

Это уже никакая не революционная классика, двоечники.

Это чистый и несомненный «Титаник».

Воистину: крепка, как смерть, любовь. Кэмерон, поди, локти кусает, что не он придумал.

К 40-летию фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих»

Кроме скачки двоих в контражуре, расстрелянного салон-вагона, сальных причмоков Калягина, истерической, на визге, речи Шакурова, гололобого Райкина и пшеничных усов Богатырева, от фильма прочно осело в памяти вот это: продутая ветром лужайка под старый клавесин, аппарат на треноге, дамы с зонтиком и высунутым языком.

Унесенное ветром: одна на всех греза усталого есаула.

Нечто подобное мог бы вспомнить из ушедшего детства и злой Лемке, и председатель губЧК в пенсне и клетчатых брюках Кунгуров, и губернский секретарь с перекошенным лицом Солоницына. Да и у Егора Шилова брат служил сотником у белых, и сам он повадкой был не из простых, никак не из простых.

Когда-то свой главный роман «Хождение по мукам» Алексей Толстой написал о дворянстве в революции. Ему всегда были ближе цари, миллионеры, кокотки и ученые-мегаломаньяки, а из плебеев он ценил одного деревянного человечка Буратино.

Вот и Михалков свой главный фильм снял о дворянстве в революции, потому что среду эту знал и любил, и пытли-во интересовался. И народ советский, изрядно уставший за полвека от косноязычных матросиков, чумазых подмастерьев и пожилых рабочих-металлистов, тепло принял кино о том, как люди одного круга с хорошим воспитанием делят заветный чемоданчик: одни все себе хотят захапать, а у других республика голодает и на хлебной осьмушке сидит. Сигналя: царизм пал не потому, что плебеи всегда в большинстве, а потому что крепко поссорилось меж собой русское дворянство, причем за принцип. За важное.

И все это снято с каким-то неприличным, дикарски завораживающим бытийным восторгом. Сладким прижмуром на раннее солнышко, потягусями щенка, смачным, с проплевом, вгрызанием в яблоко, с неимоверным удовольствием от жизни классовых братьев и идейных антагонистов – чекиста и есаула.

Чекиста, обвиненного в измене, и есаула, который знает, что крышка, но ему на это плюнуть и растереть.

Потому что кони, потому что солнце, наган, клавесин, гул опасной реки, дымы вечерних хуторов, горы и саквояж с блестящими побрякушками. Даже грабеж эшелона с мешочниками был снят с упоением.

Этот сочащийся с экрана пассионарный кайф ловили все, но объяснить не могли (да в те годы и не пытались). А ключик на поверхности.

Фильм снят дембелем флота, только что вышедшим на волю.

Михалков не выслужил полного срока (что бы там ни пели подобострастные биографы) – но и года в тихоокеанской казарме хватило ему, почти тридцатилетнему дяде, чтоб на выходе объять мир, захохотать, заурчать плотски и шапку в синее небо подбросить.

И потому был в фильме Бог – тот самый, которым Михалков так полюбил клясться в последующие сорок лет.

В травинке, закушенной блаженствующим комэском.

В солнце, бьющем в объектив оператора Лебешева.

В кудахчущих посреди гоп-стопа гусях.

В высшем христианском принципе социальной справедливости, как бы это ни резало слух народившимся позже адептам самодержавной старины и классового эгоизма.

«Пойми, это надо одному! Одному, а не всем!!» – орал их устами один. «Ты – жадный», – отвечал с укором другой, бил по ушам и тащил на закорках к своим.

В те давние-давние годы кричащих паровозов и неумелых оркестров у переметнувшихся дворян еще была вера, что из круто заваренной каши может выйти путное.

Позже – кончилась, но тогда – была.

P. S. «Дело надо делать», – говорил, играя пистолетом, есаул и режиссер грузину-насильнику.

А ведь это, кто помнит, слова Чехова.

«Веселые ребята», 1934. Реж. Григорий Александров

Картина глупа с самого начала и до самого конца.

«Веселым ребятам» уже 85, и все эти годы им шьют политику. Вначале говорили, что фильм антисоветчина, американщина и буржуазная пропаганда. Теперь – что он советская агитка и мажорная симуляция. Меж тем фильм – водевиль про то, как пастух и прислуга начудили в санатории, мюзик-холле и Большом театре, в ходе чего бык выпил водки, поросенок выпил водки и домработница Анюта выпила водки, а после животные сплясали на столе, а домработница на сцене Большого. Несоразмерность претензий настолько очевидна, что все они как будто относятся к другой картине. Один Эрдман говорил, что фильм – несусветная пошлятина, и это уже был наезд по существу – но Эрдмана быстро «закрыли», и голос его затерялся лет на 20.