Дмитрий Кудров - Жить с вами

Тамарина мать оказалась старухой не менее придурковатой, но более вонючей: сама источала отвратительный запах и оставляла склизкую свою челюсть на раковине, за что Илья Алферов даже кричал несколько раз, но крик не помог – помогла пощечина, и та ненадолго; и ладно бы челюсть, не в одной челюсти дело: балкон, вечно завешанный одеждой, следы обуви по всей квартире, сама обувь и носки, крысой смотрящие из каждого угла, фантики, пакеты, какие-то коробки, крики близнецов, чашки с недопитым чаем, бутылки, окурки, пачки из-под сигарет, трусы, игральные карты, мячи – старания клининговой службы исчезали за час. И Аликовы бессонные ночи, проводимые за компьютерными играми (теперь Илья Алферов делил комнату с Аликом, бабка с близнецами переселились в гостиную, уже бывшую (какое такое общее пространство, тут все пространства общие: пьяные близнецы залетали в его с Аликом спальню среди ночи и прямо с улицы, не разуваясь и не снимая курток, играть в злоебучую онлайн-игру, и подзатыльники, которые теперь Илья Алферов раздавал со странной легкостью и воодушевлением (какие сомнения? в минуты скорби мой народ сомнений не знал), помогали слабо, разве – по синяку на брата успокаивало до следующего утра; сиделка переехала в бывшую комнату Алика, мол, задыхается от запахов спирта и лекарств, которые не исчезали даже после длительного и для Тамары вредного проветривания, зато исчезали вещи (часы, кольца, что-то из одежды и мебели, даже телевизор) – Алик кивал на близнецов, близнецы на Алика, сиделка сказала, мол, старуха, потому что притворяется на счет ноги, старуха, после третьего удара все же рухнувшая на пол, сдала Тамару, которой совестливо, что до сих пор не померла и обуза, и со слезами схватилась за ногу, Алик пожал плечами (ни о какой практической философии речи больше не шло, Алик третью неделю не выходил из дома – близнецы только успевали ему за пивом бегать и про себя не забывать), усмехнулся и заключил, что бизнес Ильи Алферова нужно расширять и лучше всего в Ростов, да и дядька знакомый на этот счет у Алика имеется – дядька, некий дальний родственник Аликова отчима или самой Тамары, и правда, подъехал, едва Илья Алферов успел кивнуть в ответ; дядька дело как полагается сделал, даже процента большого, видимо по-родственному, не назначил; Илья Алферов и презентацию организовал (сил хватило), и приятели Ильи Алферова, которых он видел теперь все реже, сочувственно похлопывали по плечу, потом репостили, но слишком быстро репосты удаляли, что в очередной раз вызвало в Илье Алферове приток желчи, желчь разлилась большим постом с критикой всех социально ответственных проектов и дел, которые, по словам Ильи Алферова, нужны были исключительно в самооправдание, потому что сидят все подле стола барского и жрут крошки, что из господинова рта сыплются, а дальше носа своего видеть не хотят и не видят, потому что им позволено тут сидеть, потому что они и нужны только во искупление вины господской, назначены в должность совести – и за эту претенциозность Илью Алферова не только комментировать перестали, но вовсе подвергли остракизму и при встрече старались руки не подавать, один только Юлик Сперанский чуть что – сразу обниматься лез, но Илья Алферов полагал: это Юлик Сперанский за одну давнюю сплетню мстит, которая и не сплетня вовсе, а так – проболтался пьяный и даже кому не помнит (поднимается Илья Алферов среди ночи воды попить и видит, как на кухонном столе этот самый ростовский дядька, даже еды не убрав, трахает больную Тамару, и что Илья Алферов в ответ сказать может? она-то ему вроде и жена, но исключительно формально, чтобы детям после смерти ее не пришлось горько хлебнуть, потому развернулся-ушел, и сил уже никаких – забегался, истаскался; или у Юлика свои какие-то извращенные представления о морали – с кем поведешься (получается, взял себе Юлик Сперанский Илью Алферова в несчастные собратья, потому что и за Юликом была одна неприятная история, одна сплетня, но кто теперь разбирать будет (Илья Алферов тогда ресторанами заведовал в издании, Юлик – фильмами (это был сам по себе повод для иронической вражды, мол, один про материальное, второй про идеальное – вода и камень, или вода камень точит (Илья Алферов, конечно, полагал, что вода – это именно он и есть, потому что с Юликом на премьеру – там рюмка, еще одна, и в ресторан (позже смеялись, что такой вот генезис ответственного потребления в России (про Россию и потребление Юлик написал довольно, стоило только издание поменять (тут Илья Алферов не удержался и съехидничал, мол, правда за ним была, потому что на фильмы плевать все давно хотели, есть и есть, а вот насчет вкусного сэндвича до сих пор интерес имеют и иметь будут (кого растил, того и вырастил – где-то в пучине Fb-срача ответил Юлик да еще и четыре дурацких смайлика оставил (только и сам Юлик к этому процессу выращивания имел отношение более чем непосредственное (Юлик, конечно, отношение имел и поесть рад не менее Ильи Алферова, только чепухой всякой не занимается, и какой достойный-журналист-за-сорок про жратву писать будет (и никаким достойным бизнесом и семьей иногородней тут не прикроешься (а Илья Алферов ничем прикрываться не собирался (Илья Алферов жует яблоко у раскрытого окна и думает потолки на кухне белить – пожелтели от Аликовых с сиделкой сигарет – и штукатурка посыпалась

Или если в вагон вваливается компания полупьяных подростков: они кричат и друг друга не слышат, они закидывают ноги в грязных кроссовках на сиденья, матерятся через слово, толкаются и обнимаются, оскаливая ряды ровнобелых зубов, звенят бутылками в рюкзаках и, замечая вдруг наблюдающего, бросают на него недобрый взгляд. И наблюдающий, словно уличенный в неприемлемом, стыдливо отворачивается, поскольку наблюдающий не из тех, кто будет учить, отчитывать и наставлять, поскольку наблюдающий и сам теперь, да и прежде, ничего не знает, хоть он и вдвое почти старше. Он другое высматривает (и были бы наблюдаемые немногим прозорливее), он, можно сказать, наслаждается хором надломленных не далее как вчера голосов, замерев в ожидании одного – самого редкого, но самого весомого, перед которым вдруг расступится все – интерлюдия, соло на трубе. За окном как обычно: леса сменили поля, за полями река, мост, деревня, карьер, который за годы (от них до него – все может уместиться в метр) совсем почти срыли, и оплывающий шар солнца, схватившийся над зыбью деревьев, и конец внезапно знойного октябрьского дня, и они скрадывают кофтами свои широкие темневшие плечи, когда вываливаются из намеренно противоположного тамбура на одной с ним станции и бредут в темноту переулка, где раньше был бар, еще раньше – городская баня, и следом он, положив ногу на ногу на заднем сиденье такси, захлопывает дверь, чтобы еще сорок минут, от станции к дачному поселку, его не оставлял смутный, расходящийся рябью от центра, стыд – он в очередной раз оробел, не смог скрыть смущения и даже страха, трепета, чуть не ссыпал в их руки всю пачку сигарет, когда они, ехидно ухмыляясь, затребовали две (ну так, может, и три) вместо одной – тут-то и обнаружил молчащего в хоре, чуть более бледного, в бейсболке козырьком назад, с толстой и крепкой, вроде древесного ствола, шеей, которая словно насильно стянута воротником футболки, и кофта узлом на выступающей груди, – он-то ничего не спросит – самодовольная ухмылка, тишина, барабаны, труба.