Константин Рыбинский - Пинежская черепица

Летит земля под копытами, хлещет борщевиком лошадиные бока, гудит дробным топотом. Не успели надышаться приречным разнотравьем, а уж влетели по красной дороге мимо мёртвой церкви в притихшую деревню.

Марья издалека приметила конную ватагу, топчущую наволоки. Поймала соседского мальчонку, велела обежать деревню, предупредить всех. Время стояло лихое, добра от проходимцев ждать не приходилось.

Защитить себя деревня не могла: мужиков забрали нескончаемые войны, остались старики, бабы с детьми, да девки. Вот девок и прятали в первую очередь, потому что больше прятать было нечего: то Белые, то Красные забирали, походя, что приглянётся, а деревня оставалась, как сирота на вокзале.

Никто не вышел встречать незваных гостей, не предложил отдохнуть с дороги, не вынес напиться. Те, кто не прятался в подлеске за околицей, молились под иконами.

Пинежский край теперь прочно удерживали большевики, опасаться было нечего, но война ошибок не прощает, так что прежде чем расположиться на постой, пошуровали везде, убедились, что врага нет.

По правде сказать, делать здесь Яшкиному отряду было нечего, бороться с контрой ему надлежало много южнее, но имелся у командира свой интерес. Оставив коня на попечение бородатого, он наскоро умылся в тазу, пригладил непослушные вихры, одёрнул гимнастёрку, и поспешил к дому, в который частенько хаживал до войны. Столько лет прошло, столько крови пролито своей и чужой, что захлебнуться можно, а заноза из сердца всё не шла, ныла вечерами, не давала спать.

Скоро показалась крыша под смешным коньком: словно нога чья-то лежит на огромном шестистенке с широким взвозом. На заднем дворе колол дрова хозяин в белой рубахе с красной вышивкой на груди. Одним резким ударом половинил одну за другой звонкие сосновые чурки. Яшка с минуту понаблюдал за работой, окликнул:

– Здорово, Анисим!

Тот остановился, окинул пришельца долгим взглядом, вонзил топор в бревно.

– Здорово, Яков. Ты какими судьбами?

Яшка скривился:

– Ой, не рады мне здесь…. Да вот, ехал мимо, дай, думаю, загляну, проведаю земляков! Но, честно сказать, тебя не ожидал увидеть. Ты почто не в армии? Все служат, или в той, или в другой. Вон, мужиков-то в деревне нет, ты один! Среди бабья.

Анисим усмехнулся:

–Эх, Яша, навоевался я за царя-батюшку до сыта. Выше крыши. Кто землю-то пахать будет?

Яков сплюнул:

– Очистим Землю от белой сволочи, от тогда и пахать!

– Устал я крайно. Мочи уж нет разбирать, кто прав, кто не прав. Да и ранен я: ногу вередили – хромаю.

– Это мы позже разъясним. Как Наталья-то поживает? – голос дрогнул, он вдруг озлился, сжал кулаки, так что чёрные нестриженые ногти вонзились в ладони.

Анисим сощурился, огладил топорище:

–Всё ладом, хорошо поживает, слава Богу. Робятишек ростит. Может позвать?

Яков потряс головой, выставил вперёд руку:

– Не надо! Ни к чему это. Привет передай да поклон, – он крутанулся на каблуках, не попрощавшись, рванул прочь деревянной походкой.

Обошёл всю деревню, не помня как. Ярость клокотала, застила глаза. Он отмахивал руками, шипел невнятно, плевался. Уже у занятого его красноармейцами дома встретил Марью.

– Здравствуй, Марья Алексеевна! – поклонился он шутовским поклоном. – Эх, жаль ивовой коры нет, нечем нашу сказочную встречу зажевать!

Марья улыбнулась одними губами:

– И тебе здравствуй, Яша! Уж тебе ли не знать, Красный командир, – издёвкой выделила она, – Что не спасает от меня ива?!

Яков побледнел, отступил на шаг, нащупал кобуру:

– А наган спасает?

– Тише, Яша, тише, не балуй, – понизила голос Марья. – Наган твой не от меня, а мне поможет, тебя не спасёт. Тебе не чужие жизни нать править, а со своей разобраться: всю ведь изговнял. Смотри, Яша, не наломай дров. Успокойся, я тебе и травок заварю. В баньку сходи, она поправит. Только до полуночи управься, потом нельзя.

Яков расхохотался:

– Ты вот только сказками про обдериху меня не пугай, чай с деревянного коника слез давно. Я, Марья, за эти годы проклятые такого понавидался, что вся твоя нечисть померкла, не страшит боле. Я по ночам в таких банях бывал, что тебе и не снилось! Да что там, – он махнул рукой, ушёл в дом.

Марья поглядела ему вслед, приговорила:

– Ох, гляди, Яшка!

В доме уже разжились самогоном; пили, закусывая луком и кашей. Командиру освободили место во главе стола, налили до краёв гранёный стакан. Он молча выпил до дна, занюхал коркой, потребовал ещё. Захмелев, орал песни, бузил, порывался драться, да так и уснул за столом, перед недоеденной кашей.

Проснулся Яшка рано утром, ещё пьяный, с предчувствием головной боли. Дожидаться её не стал: отхлебнул из ополовиненной бутыли. Скрутил козью ножку, задымил вонючей махоркой. Как докурил, понял, что будет делать дальше. Растолкал двух бугаёв, велел собираться.

– А харч?

– После жрать будем, дело есть!

Опрокинув по стакану самогону, и жуя на ходу чёрствый хлеб, троица затопала к выходу.

Вчера с самого утра Наталья не находила себе места. Всё валилось из рук, беспричинная нервозность мешала сосредоточиться, тело расслабило. Хотелось присесть, но сев, она тут же вскакивала, ходила взад-вперёд.

Днём в деревне объявился Яшка со своими головорезами. Наталья не на шутку перепугалась. Когда-то давно она ждала встреч с ним, вздыхала по девичьи, но всё прошло, отзвенело. Теперь она боялась его. Молва о зверствах Яшкиной банды, рыскавшей по району, бежала впереди его, им пугали детей. И не зря: мало где после встречи с ним не копали могил.

Ночью она не сомкнула глаз. Ворочалась рядом с Анисимом, большим, горячим, слушала, как тикают ходики на стене. Уже под утро прикорнула на мужниной руке, но быстро встала, начала обряжаться.

Наталья едва успела уложить в печи дрова, как в дверь забарабанили, словно имели право.

– Господи, помилуй! – выдохнула Наталья.

Анисим вскочил на ноги.

– Открывай, контра! – кричали с улицы хриплые голоса.

Анисим схватил Наталью за плечи:

– Хватай робятишек, бегите задами к Агафье, прячьтесь там, она укроет!

– А ты?

Анисим обнял её:

– А что со мной сделается? Беги быстрее! – он легонько подтолкнул её.

Когда Наталья с детьми выбежала, он крикнул:

– Иду, иду, кто там? – Анисим нарочно топал и хлопал дверьми. – Иду!

Едва он отодвинул засов, дверь распахнулась настежь, и удар прикладом сломал его пополам. Вторым ударом Анисима швырнуло к стене, на пол. По дому затопали кованые сапоги, захлопали двери.

– Нет никого! – донеслось с повети.

Грязный сапог пихнул скорчившегося Анисима в плечо:

– Где Наталья? Ну, говори, падла!