Елена Альмалибре - Французский роман

Однажды он ушёл. В тот день после школы я по привычке пробежала по лестнице на второй этаж нашего дома, заскочила в их с мамой комнату, крикнула маме: «Бонжур!» – и застыла на месте. Оговорюсь, что моим французским я обязана маме, которая решила, что я буду говорить на этом волшебном языке, ещё до моего рождения. Она рассказывала, что, как только мне исполнилось десять… дней, она принялась методично показывать мне карточки с французскими словами. Вместо колыбельной мама ставила мне шедевры Моцарта, так что я долго думала, что Моцарт – француз.

Мама в длинной серой юбке и белой блузе, словно героиня пьес Чехова, сидела на кровати, в её глазах не было ни блеска, ни огня, к которому я так привыкла. Я подумала, что она заболела. Но когда я подошла поближе, то увидела в её руках кольцо из белого золота, которое подарил ей он. Казалось, она не заметила ни моего приветствия, ни того, что я вошла. У меня в груди что-то ёкнуло. Я отвернулась и подошла к окну:

– Мама! Смотри! Это он!

Не оборачиваясь, я почувствовала, как мама пришла в себя, вскочила с кровати и бросилась к окну. Потом она, словно не отдавая себе отчёта в том, что это я оповестила её о его прибытии, выбежала из комнаты навстречу ему. Я не знаю, что произошло между ними в моё отсутствие до и после этого, но всё снова стало на свои места.

Вечером того же дня я сидела за роялем и мучила какую-то сонату. В который раз пройдясь по первым страницам, я с яростью ударила по клавишам, втянула голову в плечи, отбросила растрепавшиеся волосы со лба и сжала губы. Тяжело дыша, я ждала, когда мой пульс перестанет зашкаливать, чтобы повторить вредный пассаж. Такие срывы были у меня частенько, и мама даже не обращала на это внимания. Вдруг я почувствовала, как подошёл он. Мои губы стали расползаться в улыбке, но я снова насупилась. Он взял стул и сел к роялю рядом со мной. Его длинные пальцы опустились на клавиши и заиграли что-то безумно красивое. Я отклонилась в сторону, чтобы он мог достать нужные аккорды. Повернув голову, я увидела маму, стоящую в дверях, таинственно улыбающуюся посреди этого музыкального великолепия. Внезапно он прервал игру, поднялся, подошёл к маме, провёл рукой по её волосам, снимая заколку-гребень, держащий её густые тёмно-русые волосы, затем он провёл руками по её талии и развязал пояс, который мама завязывала поверх юбки к ужину в качестве аксессуара. Мама молча ждала, пока он закончит. Он развернулся и подошёл ко мне. Встал за моей спиной, собрал мои волосы на макушке и щёлкнул заколкой. От его прикосновений у меня по спине побежали мурашки. Он развёл мои руки немного в стороны, присел и обвил пояс вокруг моей талии, завязав его бантом у меня за спиной. Я продолжала держать руки приподнятыми. Тогда он взял меня за кисти и поставил руки на клавиши в идеально правильной позиции. И вдруг дёрнул вниз рукава моего свободного домашнего платья, оголив плечи, и, поставив свою левую руку на моё левое плечо, а правую – мне на талию, выпрямил мою спину.

Мне вдруг показалось, что я сижу за роялем в центре какой-то музыкальной гостиной, в шикарном платье, с великолепной причёской. Я утопила пальцы в аккорде и заиграла сонату с самого начала. Ни разу не сбившись, доиграла до конца, встала, окинула его взглядом, достойным актрисы Мариинского театра, и удалилась.

Моё семнадцатое лето подходило к концу. Весь день стояла духота, которая явно должна была разразиться грозой и заполнить все местные телеканалы репортажами о затопленных низинах, оборванных линиях электропередач и прочих «радостях». Я ворочалась в кровати, не находя места ни своему телу, ни бодрствующему сознанию. В моей памяти вдруг возникла обложка книги, которую я как-то увидела у него на полке. В тот момент я уже протянула было руку, чтобы пролистать её, как вдруг услышала голос мамы за моей спиной:

– Лилия, оставь.

Я отдёрнула руку, словно от огня, успев только прочитать название, которое было так похоже на моё имя. «Лолита». Мама часто называла меня Лили – с ударением на последний слог на французский манер. Я вспомнила, как однажды он назвал меня Лилитой. Тогда мама почти тем же сдержанным тоном отметила, что ей это не нравится. Теперь все эти моменты словно слились в одно, и я гадала, что могло быть в этой книге.

Я вздохнула. Мне, как и в детстве, не разрешали пользоваться интернетом после девяти вечера, мотивируя это тем, что от переизбытка информации, электромагнитных волн и так далее нарушается сон. И хотя это правило твёрдо выполнялось мною изо дня в день, мне никак не удавалось уснуть.

Послышался какой-то шум. Я оторвала голову от бесполезно измятой подушки. В доме было тихо, звуки доносились с улицы. Я выползла из-под покрывала, которое использовала вместо одеяла летними ночами, опустила босые ноги на пол и встала. На мне была его рубашка. Я стащила её пару недель назад, и моё преступление до сих пор оставалось незамеченным. На моей изящной фигуре его рубашка выглядела более чем оверсайз. Мне казалось, что я чувствую его запах, его руки, которые обнимали меня так часто. Я твёрдо верила, что он испытывает ко мне такие же сильные чувства, как и я к нему. У меня не было ни малейших угрызений совести перед мамой. Она владела им целиком и полностью, а испытывать дочерние чувства к отчиму я вовсе не была обязана. Я часто видела сны о нас двоих, которые убедили меня в том, что ему известны мои чувства, и в том, что эти самые чувства были взаимны. Я чувствовала, что втайне от мамы мы хранили мечты друг о друге, и любое наше общение превращалось в свидание, наполненное скрытыми смыслами, признаниями и обещаниями.

Я подошла к открытому окну. Шорох, а точнее шелест, усилился. Крупные капли дождя тяжело падали с неба и отбивали чечётку по уже утратившей свою изумрудность листве деревьев. В этом году листья желтели скорее от жары, чем от приближающейся осени. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Украдкой, всё так же босиком я вышла из комнаты, забыв, что на мне не пижама, а рубашка, пробралась по лестнице на застеклённую террасу, залезла на скамейку под навесом, натянула на ноги тонкий полосатый плед и закрыла глаза.

Спустя некоторое время я начала засыпать. Перед глазами замелькали какие-то образы, и уже в полусне я качнулась вперёд. Резко очнувшись, я успела поставить руку на скамейку и обрести равновесие. Передо мной стоял он. С голым торсом, в джинсах, которые он носил дома, оправдываясь перед мамой, что в офисе ему приходилось носить костюмы и только дома он мог насладиться «рабочей американской одеждой». Джинсы делали его стройнее и моложе, а в темноте ночи я едва ли отличила бы его от своих сверстников.

– Не спится?

Я отрицательно мотнула головой. У меня так бешено колотилось сердце, что мне казалось, он его услышит.