Александра Хмарская - Можно просто Этери. Дружба, смерть и конный спорт на окраинах Сибири

– Ну ладно, слушай. Это было четыре года назад, я тогда только заниматься пришла, пару раз сесть и успела. У нас занималась Алиночка – её так все называли, потому что она самая маленькая была, ей было лет десять.

Этерина закатила глаза.

– Ну и вот, тогда у нас ещё Эдельвейс стоял, – продолжила я. – Красивый! Пятилетка жеребец. У Ольги Николаевны «Вконтакте» есть его фотки, потом посмотри. Но злющий – его с мясокомбината выкупили откуда-то из Тюмени, сюда привезли. Людей дико боялся и на всех кидался. Вот. Ну и все дети от него без ума были. Все фоткались, и я тоже фоткалась, но в денник к нему запрещено было заходить, из левады только сама Ольга Николаевна забирала. Он вообще никого к себе не пускал, говорят, его до крови били. Я не знаю, зачем и какие звери. Но вот как-то так – к деннику подходишь, а он уши прижимает и задом разворачивается. А Алиночка вбила себе в голову, что он её любимый. Мол, единственная лошадь, больше ей неинтересен никто, называла его Эдичкой. Ждала, когда её на него посадят. Сахаром не прикармливала, за амуницией не следила, просто говорила, что он её любимый.

– Малые так всегда делают, – рассмеялась Этерина. – Бесит до ужаса.

– Да, бесит, – кивнула я. – Но это ладно, если просто хвастаются. А она уверена была, что он её тоже любит и только её одну и подпускает к себе. И её как-то привезли раньше, чем вахта приехала. Ольга Николаевна об этом не знала, она не успела даже из тренерской выйти – из окон парковки не видно. А в главной леваде гулял Эдельвейс, один. Алиночка похвастаться решила перед родителями, наверное, но в общем она выскочила из машины, даже дверь не закрыла и рванула в леваду. Через ограждение перелезла, бежит, кричит «Эдичка, любимый, я приехала!». Аж с визгом. Подбегает сзади, как обнимет за круп…

– Так рассказываешь, как будто сама там была, – прищурилась Этерина.

– А потому что я там была, – хмыкнула я. – В тот день я вместе с отчимом приехала раньше всех. И меня Ольга Николаевна оправила мусор с площадки собирать, пока вахта не приехала. С конкурного поля, в смысле, он же прямо напротив левады был. Я когда увидела, куда Алиночка ломанулась, заверещала, как могла, мешок бросила и бегом в конюшню. Только добежать я не успела.

– Лягнул?

– Лягнул. Как раз, когда тренер крики услышала и из конюшни вышла. Алиночка совсем маленькая была, миниатюрная такая. Ей много не надо. Он её отлягнул, испугался, а она прямо в забор отлетела. Хребет себе сломала.

– И что? На месте умерла?

– В скорой умерла, по дороге в больницу. От внутреннего кровотечения – он ногами прям в живот попал. Да и там сказали, что такой перелом был не совместим с жизнью.

– И родители видели?

– Я видела, Ольга Николаевна видела, родители видели. Марина Станиславовна – познакомилась уже с ней? Это наш директор – короче, она тогда чуть не уволилась. Родители в суд подали на конюшню. Но юристы помогли, родители сами за девочку расписались в технике безопасности, и Алиночка расписалась, что знает правила. А там прям пунктов десять было нарушено. И крик на конюшне, и бег на территории, и нахождение в леваде, и контакт с лошадью без тренера, и подошла она с крупа – это по камерам даже видно – и резкие движения в присутствии лошади, и нарушение запрета тренера… Плюс, в тот момент на конюшне были родители её, а значит, на тренере за девочку ответственности не было. Тренер за детей отвечает только тогда, когда их родителей при них нет. Короче, уволить её не смогли, конюшню закрыть не смогли, штраф не смогли выбить, но папа богатый, чем-то грозился Марине Станиславовне.

– И как договорились в итоге?

– Да очень просто договорились, – слова стали даваться мне трудно. – Эдельвейса застрелили. У нас тогда тренировку отменили, а его застрелили. Потому что он, мол, опасный был.

Этерина опустила взгляд.

– Жаль жеребца, ни в чем не виноват был… – пробормотала она. – Но почему не усыпили? Стрелять зачем?

– Я не знаю, зачем, – сказала я и отвернулась.

Конечно, Ольга Николаевна уже рассказала Этерине эту историю. Она её всегда всем рассказывала.

Я закрыла за собой дверь пустого кабинета №42 и уселась за первую парту первого ряда – напротив вечно разгребающей документы и тетради Любови Михайловны.

– Ну рассказывай, Александра! – сказала она. – Как прошла олимпиада?

Каждый год я участвовала во всех городских олимпиадах, конкурсах и прочих мероприятиях по литературе. И каждый год они стабильно меня бесили.

Час олимпиады всегда шёл за три, и схема всегда была одна и та же. Школьников пытали тестами по литературе с предполагаемым единственно верным вариантом ответа, а сразу после этого пытались выжать из бедных детей внезапную широту взглядов в сочинениях на заданную тему. Правда, широта взглядов учащихся не должна была выходить за рамки существующих методичек.

Втайне я мечтала дать всем детям абсолютную свободу слова и обсудить искренне любимую мной литературу так, как её действительно воспринимали школьники.

«Думаю, Лермонтов был психически не стабилен и нуждался в профессиональной помощи».

«По-моему, Блок не сочувствует нищим, а наоборот, ставит их ниже себя».

«Я не понимаю Маяковского».

«Почему Цветаева так грустит о любви? В любви нет ничего грустного!».

Но нет – из года в год я копалась в строфах и строках в поисках спрятанного смысла. Из года в год я благополучно оставалась в рамках существующих рецензий из учебников литературы и имела отточенное и согласованное с классной руководительницей мнение, стабильно выигрывающее на всех этих литературных карнавалах.

– Да все нормально, – пробубнила я, грея руки о горячую кружку серого чая из пакетика. – Тест был лёгкий. Как всегда. Стихотворение неинтересное в этот раз, Фет. Не люблю Фета.

Я заткнулась, рассматривая еле заметные чайные листья на дне кружки.

– Ну? А сочинение? Давай выкладывай!

– А сочинение по «Капитанской дочке».

– Вот повезло! – ахнула Любовь Михайловна. – Пригодились рецензии? Ох, да ты на первое место наверняка написала! Вот это мы угадали, а?

Я не хотела прерывать её поток радости и предвкушения окружного этапа олимпиады в Хантах. Или в Тюмени? Видимо, я слишком долго исподлобья смотрела на неё: Любовь Михайловна осеклась и внимательно заглянула мне прямо в душу.

– Ты же воспользовалась критикой «Капитанской дочки» в сочинении? Которую я вчера тебе дала?

Я молчала.

– Так?

– Нет, Любовь Михайловна, не воспользовалась.

– Как это? – она всплеснула руками по-стариковски, как делают классические киношные бабушки из глухих русских селений. – Ты ведь их прочитала? Все?

Мы смотрели друг другу в глаза секунд десять. Я слышала тиканье стрелки на настенных часах.