Галина Миновицкая - Ты помнишь, мама?

Да, я падала по-страшному, плашмя, как бревно. Падала на лицо и вниз головой. Чаще падала назад, ударяясь затылком. Летела, зажмуриваясь. Да, было страшно. Особенно страшно, когда мать кричит от страха и рыдает над тобой, думая, что ты уже никогда не встанешь. Тогда я испугалась по-настоящему и, к сожалению, навсегда.

Очень скоро соседи запретили мне бегать по коридорам, я навсегда села в угол, потеряв гибкость ног и силу рук. Кто знает, что было бы, если бы не эти запреты? Наша старая коммуналка, я не хочу тебя вспоминать. Прости. Ты же знаешь, что в принципе тебя забыть невозможно. И ты всегда права.

Когда в квартире никого не было, мама разрешала мне посидеть на кухне, возле раскрытого окна, выходившего во двор-колодец. Здесь было больше солнца, чем в нашей комнатке, в которой солнце появлялось рано утром на короткое время, чтобы только успеть разбудить меня. Мне нравилось его нежное, тёплое прикосновение. А иногда я сердилась на солнышко, так как хотелось спать.

В один прекрасный день во дворе стали исчезать дрова, которые занимали любое свободное место, где только можно было. Между дров шли узкие проходы, а высотой поленницы были чуть выше человеческого роста. Дрова исчезали. Никто не переживал, так как в квартирах появлялись газовые плиты взамен тех, которые занимали много места в маленьких кухнях и чёрным жерлом поглощали не одну охапку дров.

Потом появилась роскошная ванна, и мы перестали ходить в баню. О, как мы долго ходили в баню! Пока не поняли, что это совсем не обязательно.

Когда я была ещё маленькой, мама на саночках или за руку вела меня в баню. В бане темно и немного неуютно. Очередь была в два ряда и тянулась с улицы до дверей на втором этаже. Отстояв очередь, народ наконец-то проникал в предбанник. А мы уже там, где надо. Мама сажает меня в тазик, и я, сложив ноги по-турецки, моюсь. С появлением ванны ноги по-турецки не складывались. Однажды мама решила снести меня в парилку, но в парилке я стала задыхаться, и мы ушли.

Прошло ещё немного времени, мне всего четыре года, и я еду в Разлив.

Наконец-то наши ясли приехали в это прекрасное место. Я впервые увидела ярко-жёлтый песок. Напротив наших яслей был глубокий карьер. Огромные машины целый день тяжело ворочались на его дне. И чем глубже становился карьер, тем выше росли горы песка. Были дни, когда мама водила меня на берег залива. Вот тут-то, на горячем песочке, я стала поправляться, окрепла. Встала с живота на коленки – и вперёд, открывать мир.

Скоро узнала о существовании большой белой козы и двух козлят, семенивших за матерью. После козьей пробежки на тропке, густо заросшей травой, оставалось множество гладеньких горошин. Какая прелесть: цветы, травы и, конечно, сам залив! Мама приезжала ко мне один-два раза в неделю, и мы всегда ходили на прогулки.

Где только я не проводила лето! Помню, в Сиверской мы ходили на ржаное поле и мама перетирала в ладонях колоски, кормила меня вкусными зёрнами, говоря:

– Галенька, из этих зёрен делают муку, а из муки хлеб пекут. Вкусный хлебушек.

А как прекрасно мы гуляли в Шувалово, собирая крупные колокольчики!

И какие удивительные встречи: через дорогу, у обочины, возле которой сидим я и мама, бегают симпатичные птички.

– Мама, кто это?

– Жаворонки, – отвечает мама и улыбается.

Как почти все ясельные дети, я редко видела маму. Встречались мы через сутки, а то двое суток пройдёт, пока я увижу маму. Вероятно, от этого постоянного ожидания и от многого другого у меня сформировалось тоскливое чувство одиночества, которое тайком подползало ко мне и неожиданно набрасывалось, хватая за горло. Хотелось плакать, скорее прижаться к маминому подолу, к её груди, почувствовать её руки на своей спине и голове, вдохнуть в себя весь аромат её души и тела.

Где бы я ни была, всё равно с кем, я могла внезапно загрустить, будто какая-то тревога подкатывала к сердцу: «Хочу к маме». Я давно взрослый, уже седой человек, но и сейчас меня одолевают те же чувства и желания: «Где ты, мама? Ты помнишь, мама?..»

Редко, но мама страдала сердечными приступами. Я видела это и очень боялась за неё. Боялась остаться без мамы. Знала, что меня отдадут в какой-то дом, если мама умрёт.

«Кроме матери, ты никому не нужна», – звучали злые слова.

Мамочка, помнишь, с какой страстью ты ждала меня? Потому я не могла не родиться, и я появилась на этот свет. Как жаль, что нам помешали быть счастливыми. Точнее, такими, какими мы хотели быть. Я мало горевала об этом, так как радовалась любому проявлению жизни. Я наслаждалась жизнью, так как у меня уже было самое главное, самое драгоценное в жизни – любовь матери.

В восемь лет я стала задумываться о том, кто я и какое счастье, что родилась человеком, а не зайцем, и именно у своей мамы, а не у другой женщины. На этом философские размышления кончались.

Моё рождение могло убить тебя, но мы обе выжили. Иначе нельзя было. Ты потратила слишком много душевных и физических сил, чтобы просто так уйти из жизни, чтобы просто так потерять то, ради чего поставлена на карту сама жизнь. Оправдала ли я твои надежды?

Самые первые свои белые ночи я осознала совсем маленькой, когда мама ещё могла сажать меня в детскую ванночку, которую ставила на два стула возле стола. Напротив белела чистой простынкой и одеялом моя кровать. Я сидела в тёплой воде и удивлялась: почему надо ложиться спать, когда ещё так светло?

– Это просто белая ночь, – объясняет мама. – Ты сейчас ляжешь, и тебе захочется спать.

Я действительно быстро засыпала. Мне нравилось, что в комнате светло и совсем не страшно. Нет, я не боялась темноты, но со светом было как-то приятнее и спокойнее. В белые ночи мне всегда было спокойнее на душе, как будто кто-то охранял меня.

Боже, как часто я болела!

Помню, как у меня сильно болели уши и я ревела, как долго и внимательно рассматривала на высоком потолке все трещинки, паутинками бегущие от стенки к стенке. Сижу в подушках с завязанным горлом или ухом, вся обложенная игрушками и книжками. Скучаю и не могу понять, почему. На одеяле лежит игрушечный клоун, он нарядно одет, и его можно, как гармошку, сжимать и разжимать. Но клоун надоел, и я тихонечко прошу, боясь, а вдруг ты не захочешь:

– Мама, дай мне альбом с фотографиями.

Мама знала, что я очень любила семейные альбомы, но свой собственный был интереснее всех. Переворачиваю страницу и кричу:

– Мама, это ты на море, а это ты на пенёчке в лесу. А это наш Шурик, когда был маленьким.

Мама уходит на кухню. Через полчаса, пересмотрев все фотографии, начинаю вопить. С кухни прибегает испуганная мама: