Сергей Алексеев - Карагач. Запах цветущего кедра

– Что же я делаю?… – прошептала она.

Однако до конца протрезветь и осмыслить происходящее не успела: жених вернулся с винтовкой и самым настоящим копьем, которое положил рядом с Женей. А та с ужасом подумала, как он, такой огромный, поместится в маленьком обласе? Неужели самой придется грести?… Богатырь же преспокойно сел в корму, подвернув под себя ноги, и вместе с веслом поднял на нее влюбленные глаза. Он вытолкался с мелководья на стремнину и погреб вверх по речке, и то, что душегубка не утонула и вдруг сделалась уравновешенной и остойчивой, как земная твердь, казалось чудом, поскольку борта возвышались над водой всего лишь на палец.

И это стало последним, что ее изумило; встречный ветерок как-то незаметно сдул эфирный аромат, и вместе с ним смел хмель последних чувств и ощущений. Паники не было, нахлынуло смутное и запоздалое раскаяние – зачем поддалась? Ведь могла сопротивляться, кричать, кусаться наконец, а заморочили голову, и пошла, можно сказать, добровольно. Куда ее везут? Зачем? Что будет?!…

Ни одной подобной мысли у нее не возникло, пока нес на руках…

Между тем огнепальный жених греб, как заведенный, срезая речные повороты по мелководным разливам, и все еще ласкал взглядом и улыбался в свою золотую бороду. Она же сидела в неудобной, с поджатыми ногами и коленями у подбородка, позе, и опасалась пошевелиться, дабы не нарушить равновесия, и тихо наливалась язвительным протестом.

– Невесту себе добыл? – спросила Женя и сразу ощутила, как ее голос заставил жениха насторожиться. – Ну, скажи что-нибудь? Теперь можно, сватовство закончилось. Точнее, похищение… Не молчи, Прокоша!

Он все слышал и понимал, даже насмешливо-едкий тон, однако смиренно и виновато отвел взгляд, при этом размеренно работая веслом. Женя попыталась разговорить его иначе.

– А знаешь, что у меня в Ленинграде семья? Дочь, мама… Мне тридцать пять лет!… У вас что здесь, девчонок нет? Украл бы какую-нибудь в Усть-Карагаче!…

В первый миг ей показалось, он вздумал опрокинуть лодку посередине реки, или прыгнуть за борт, поскольку резко вскочил на ноги и в тот же час обрушился вниз – встал на колени, лбом достал ступни ее ног и так замер. Причем длинная косичка упала ей в руки, потом медленно сползла на дно, и Женя опять ощутила запах цветущего кедра.

Облас некоторое время по инерции скользил по воде, затем остановился и течение повлекло его назад.

– Пока не поздно… – неуверенно предложила она. – Верни меня туда… Где взял.

Огнепальный разогнул спину и не поднимая глаз отрицательно мотнул головой.

– Коль пожелаешь, дочку привезем. – пообещал леший – его долбленка оказалась рядом. – Что ей в миру оставаться? Вырастим, замуж отдадим… А пока уходить надо бы, Рассоха вернется – искать начнет.

– Рассоха?… Вы его знаете? – не сразу спросила Женя.

– Кто его теперь на Карагаче не знает?.. – ухмыльнулся леший. – Нарушил покойную жизнь, эвон сколь народу кругом!… Да мы не в обиде. И даже отблагодарим, коль встретится. Он ведь тоже не по своей воле, а провидением ведомый сюда явился. Мы с Прокошей сегодняшнего дня, считай, два года ждали, чтоб тебя добыть. Ему на роду ты была прописана. Вот и ждали, когда явишься.

– То есть как… прописана?

– Дак сорокаустным провидением. Прокоша сахатого на гону поборол и к старикам, мол, жениться хочу, которую отроковицу взять? Ему и прописали: кто на Зорной речке жир найдет, тот и жену тебе приведет. Возьмешь у него отроковицу зрелую, ярую да нагую. Иной не бери. Мы два лета рыскали, Рассоху стерегли. Жир-то он нашел, а тебя все нет. Ходят с ним все не потребные отроковицы. То не зрелая, то годами подходящая, да в одеже. Вот дождались и взяли тебя нагую… Как раз все и сошлось, как старики напророчили. Глянул Прокоша, и чуть токо не ослеп! Сразу признал…

Сказал это с явным намеком, что видели ее обнаженной.

Жених все еще стоял на коленях и взирал виновато, дескать, не обессудь, все так и есть.

– Ты, Прокопий, греби-ка, не то Рассоха и впрямь настигнет. – поторопил леший. – Да отнимет добычу!

И самоуверенно засмеялся, тем самым лишая всякой надежды, что настигнет и отнимет.

Молчаливый богатырь послушался, сел в корму и взял весло.

– Погоди! – Женя подалась вперед и облас опасно качнулся. – Я там была голая… Потому что другого мужчину хотела! И вообще, у меня их было много! Ну зачем тебе такая жена?

Поколебать его не удалось – хотя бы тень разочарования или искра сомнения возникла в иконописных очах! А леший невозмутимо озвучил его:

– Дак все от того, что зрелая, ярая, а тело без мужа. И душа без любви! Вот и страдаешь от плотского жара. В воду ныряешь… Добро ли так отроковице мучиться? Прокоша по пути огонь укротит, не сомневайся. А как сквозь чистилище проведет, так и вовсе засияешь!

– Вы не понимаете! Во мне столько страсти!… Неуправляемой страсти! Это моя беда. Грех! Грешница я, а вы люди верующие!

– Нам невест малохольных даром не надо. – отпарировал невозмутимо сват. – От ретивых-то и ребята ретивые родятся. Говорю же, мы огнепального толка люди.

– Я распущенная, развратная! – искренне призналась она, глядя в глаза суженому. – Буду изменять тебе с другими.

Тот лишь улыбнулся и развернув облас носом против течения, стал грести, как ни в чем не бывало – не пробиваемый!

– Дак Прокоша очистит тебя от скверны. – между прочим пообещал леший. – И от блуда отвадит навсегда. Тут уж не сомневайся, быть тебе в его руках отроковицей непорочной.

Жених вдруг положил весло, запустил руку себе под рубаху и вынул серебрянную ладанку на кожаном шнурке. Осторожно раскрыл ее и Женя ощутила, как от холодящего, эфирного запаха затрепетало сердце и слегка закружилась голова. Скорее всего, кедровый цвет, точнее, вещество, из него полученное, содержало в себе нечто наркотическое, пьянящее. А он капнул масло себе на ладонь, убрал ладанку, после чего растер его, и несколькими движениями огладил ее волосы, лоб и щеки. Остальное – себе на бороду.

Руки у него были шершавые, грубые, как терка, но пальцы неожиданно гибкие и какие-то бережно-ласкающие, когда от одного лишь прикосновения возникает зудящий приятный озноб. И захотелось, чтобы он сделал это еще раз, но несмотря на влюбленный взгляд, огнепальный оказался в чувствах сдержанным и принялся с усердием ласкать весло. Она же вдруг утратила дух всякого противления, наконец-то расслабилась, вытянула ноги и сначала чуть отклонилась назад, потом и вовсе прилегла, сдвинув шкуру в самый нос обласа. Кожа все еще хранила память его рук, и сейчас показалось, он склонился и медленно, огладил ее от груди и до босых ступней – по затекшим бедрам и икрам разлилось приятное тепло, вызывая желание потянуться.